Счастье потерянной жизни т. 2
Шрифт:
Все трое привели себя в порядок, собрали свои пожитки, покушали на дорогу и, помолившись, приготовились к выполнению намеченного плана.
Вскоре сторож мерными шагами прошел под окном и скрылся за углом здания.
— Пора, медлить нельзя! — решительно проговорил Петр Никитович и, осторожно приоткрыв высокое церковное окно, скользнул вниз, земля оказалась недалеко.
Вслед за ним вылез брат Кухтин, и при общем усилии спустили старца Хоменко. Сердце лихорадочно билось в груди от волнения и обилия свежего воздуха, но думать было некогда. Петр Никитович закрыл окно
— Сколько есть сил, нужно добежать до угла улицы и, пока сторож выйдет из-за угла собора, нам надо скрыться из виду.
С большим трудом, ковыляя и спотыкаясь, брат Хоменко со всеми остальными побежал к намеченному углу, хотя Петру Никитовичу пришлось почти буквально волочить его за руку. За угол скрылись почти одновременно, когда сторож вышел из-за здания, идя по своему кругу и, не обратив внимание на окно, пошел дальше. Брат Хоменко попросил отдохнуть, но Владыкин неумолимо командовал дальше:
— Сколько есть сил, нам надо сейчас же отбежать отсюда на городскую окраину, так как кто-нибудь из оставшихся в соборе или из окружающих жителей мог заметить нас, предупредить сторожа — и поднимут тревогу.
Поэтому беглецы быстрыми шагами пошли по дощатым тротуарам города на его окраину и скоро потерялись среди проходящего народа.
По ширине город был очень узким, и через 4–5 кварталов братья оказались на окраине. Старец Хоменко, тяжело дыша, повалился на сухой мох, будучи не в состоянии ничего проговорить.
Только тогда все трое почувствовали, что ноги у них совершенно отказались их держать, и они очень долго отдыхали под лучами ласкового северного солнца.
Мимо них проходили люди: и вольные, и ссыльные, и многие были гораздо хуже их одетые, так что здесь они не вызывали никакого подозрения, что окончательно успокоило беглецов.
По дороге, останавливая ссыльных, они разузнали о жизни и положении, подобных себе, а к вечеру набрели на деревушку.
По всему этому северному краю, как им рассказывали, ссыльными заключенными ведает Управление Соловецких лагерей особого назначения "УСЛОН", поэтому заключенные и ссыльные назывались "услоновцами".
Жизнь тех и других была невыносимо тяжелой, с той лишь разницей, что заключенные в концлагерях жили в городе и по тайге, в спецпоселках, а многие — на островах Белого моря; ссыльные же имели возможность поселяться на квартирах в деревнях и в городе, но регулярно, в определенные дни, должны были отмечаться в спецкомендатуре.
Некоторые из ссыльных устраивались сносно — врачи и люди других редких профессий. Большинство же ссыльных были заняты в лесопромышленности: на лесоповале, сплаве леса и лесозаводах. Суровая полярная природа, непосильно тяжелые нормы выработки и крайне скудное снабжение продуктами и одеждой — изнуряло людей, и они умирали огромной массой, как от истощения, так и от несчастных случаев. Лишь немногие из них вызывали свои семьи и постепенно кое-как устраивались, спасаясь от холода, голода и болезней, а некоторые погибали целиком, семьями.
Заключенные были в еще худших условиях: они под строгим конвоем выгонялись на работу, где должны были вырабатывать нечеловеческие
Кроме ужасных жизненных условий по концлагерям, заключенные подвергались, так называемому "конвойному произволу". Не могущих выполнить норму и отказчиков ставили на пенек срезанного дерева и, под страхом расстрела, заставляли стоять неподвижно. Люди коченели и падали на снег, после чего их, застывших, товарищи волочили в лагерь. Некоторых, издевательски, заставляли во льду делать проруби и кружкой переливать воду из одной в другую. Других принуждали бесцельно переносить груды камней из одной кучи в другую и обратно.
Это, и многое другое, в этих отдаленных городах, вдали от родных и семей, унесло большинство заключенных в безвестные могилы.
В этих страшных жизненных условиях оказались и трое наших братьев, вдали от своих близких и родных, за одну лишь вину, что они всем сердцем возлюбили Господа и в годину испытаний не отреклись от Него. Но они были очень рады и благодарны Господу за то, что, наконец, выбрались из душного вагона, и еще больше — из объятий смерти, свирепствовавшей в соборе.
После 2-Зх-дневного отдыха, они решили пойти в комендатуру, где их, без каких-либо осложнений, взяли на учет и отправили на работу.
Работа их заключалась в том, чтобы застывшие бревна, во льду, выкалывать и закатывать в штабель. Здесь Петр Никитович испытал нечто ужасное: он видел, как люди, не считаясь с собою, стараясь угодить надсмотрщику-десятнику, в обмерзшей обуви, скользя по обледенелому бревну, выворачивали его изо льда. По неосторожности, они соскальзывали в образовавшуюся прорубь и бесследно исчезали в ледяной пучине, при этом судорожно, но бесполезно хватаясь за кромки зыбкого льда. Беспомощно разводя руками, товарищи, с выражением ужаса, отбегали от опасности, и может быть, только кто, из особенно набожных, сняв шапку, перекрестит свой лоб, страшась той же участи для себя. Эти случаи были очень часты.
Следующее, что потрясло братьев: однажды, изнемогши от беспрерывного напряжения, они втроем решили встать под навесом на солнышке, перевести дух и перекусить, размоченным в воде, куском черного хлеба. Не успели они проглотить и первый кусочек, как из-за угла навеса подскочил к ним десятник, с багровым от злости лицом, и, потрясая перед ними кулаками, закричал во все горло:
— Что, греться сюда пришли, а кто за вас норму должен давать?… На повал вас, в тайгу, там вас научат, как свободу любить-то!
На ходу, подбирая крошки ладонью и пряча их во рту, братья поспешили отойти от этого обезумевшего человека, упивавшегося кровью не одной жертвы.
По дороге у Петра Никитовича, где-то в глубине души, шевельнулась страшная мысль: "Сказал бы ты это мне тогда, когда я был, как ты, да подпоясанный кишкой со свинцовым набалдашником, я бы…" — но он сразу остановился и, силою молитвы, отогнал эту мысль.
— Господи! Будь милостив к нам и спаси нас, — едва слышно проговорил старец Хоменко.