Счастье взаимной любви
Шрифт:
Муля, сидевший за рулем, пробурчал невнятно:
— Надо все-таки ее послушать. Кончить всегда успеем.
— Правильно. Ты молодец, мой Муля. Даже самая ничтожная гадина имеет право на последнее слово. У меня тоже такое джентльменское правило.
Он размахнулся и ударил Аню по лицу — силы в ударе не было, слишком тесен салон для настоящего размаха, но тяжелый перстень ободрал Ане щеку. От второго удара хрустнул зуб.
— Не бейте меня, — проговорила Аня. — Утопите
— О, черт! — простонал Кир и рывком усадил ее на сиденье. — Какую долю твой хахаль тебе выдал?
— Никакую… Он все забрал. И убежал.
— И тебя почистил?
— Да.
— Но ты же ему давала наводку! Утром дверь не заперла! Как иначе он мог вломиться к Деду?
— Не знаю. Он сильный и смелый. Он за мной следил.
Эти были последние осмысленные слова, которые произнесла Дня. После этого пошел лепет о колхозе в Лудзе, о браслете из Израиля, а на все вопросы Кира, орал ли он, или был вежлив, Аня не отвечала.
— У нее крыша поехала, — ровно сказал Муля.
— Гони на Революцию, ее дом около школы! Не хватало еще о всякую слякоть руки марать.
Когда Аню выкинули из машины, она распласталась на тротуаре и тут же ощутила острую боль в животе, груди, в горле. Но на мокром холодном тротуаре лежать было хорошо и приятно. Она закрыла глаза и уже не слышала последних слов Кира Герасимова:
— Исчезни отсюда! Исчезни из нашего цивилизованного города! Еще раз тебя увижу — помогу исчезнуть с самой земли!
И наступила тишина. Не хотелось отвечать кричавшей над ухом Сарме и человеку, который оторвал ее от мокрого асфальта — кажется, это был мясник Ивар — и потащил на руках неизвестно куда.
10
Кажется, бесконечно длилось тягучее время, в котором уместились нечеловеческая боль, чьи-то крики, резкие запахи химикатов, снова боль во всем теле… Наконец Аня явственно и четко услышала негромкий голос с незначительным акцентом:
— Вы меня поняли, Плотникова?
— Да, — ответила Аня.
— Тогда повторите, какой сегодня день?
— Вторник.
— Месяц?
— Май…
— Как зовут вашу подругу?
Аня улыбнулась, глядя на сидевшую около койки Сарму.
— Сарма.
— Вы помните, о чем мы вчера говорили?
Кроме Сармы и доктора в очках, в палате находились еще двое мужчин, оба с одинаковыми портфелями на коленях.
— Да. Я помню. Я отказываюсь от своего ребенка. Я не хочу его ни кормить, ни видеть.
Один из владельцев портфеля наклонился к ней и сказал, разделяя слова:
— Я напоминаю состав событий. После того как вы по неизвестным нам причинам
— Я все это уже знаю, — ответила Аня.
— Хорошо. Вы должны отдавать себе отчет, что своего ребенка никогда не увидите и даже не будете знать, в чьих руках он оказался.
— Мне что-то надо подписать? — спросила она. — Давайте.
Мужчины переглянулись, один из них вытащил из портфеля и подал Ане лист бумаги с отпечатанным текстом. Сарма помогла Ане сесть, кто-то подал ей ручку, и она расписалась, где ей указали.
Владельцы портфелей испарились.
— Как ты себя чувствуешь, Анна? — спросила Сарма.
— Хорошо. Но мне все надоело.
Сарма взглянула на врача и спросила неуверенно:
— А как… Как со вторым делом, доктор? Сейчас или подождем?
Доктор внимательно глянул в глаза Ане и ответил решительно:
— Что тянуть? Рано или поздно надо сказать. Лучше она переживет это у нас.
Он повернулся и приказал медсестре:
— Сделайте инъекцию.
Боли от вошедшей в тело иглы Аня не почувствовала.
— Аня, — начала Сарма. — Два месяца назад, когда ты была… Ты была в лихорадке…
— Подождите, — остановил ее доктор. — Анна… У тебя случилось большое несчастье… С твоими родителями. Ты меня понимаешь?
— Да. В Электростали?
— Да.
Мягкая и теплая волна розоватого цвета тихо застилала глаза Ани, было ни холодно, ни жарко, а невероятно легко и свободно.
— Аня… Твои родители погибли.
— Оба? — спросила она, качаясь в розовых волнах.
— Да, Аня. Оба.
Она помолчала и спросила удивленно:
— Значит… Отец не приедет на лето?
— Нет. Не приедет.
— А что… дальше?
— Дальше, — слегка повысил голос доктор, — ты побудешь у нас недельки две-три, мы тебя окончательно поставим на ноги, и, как свободная птица, ты полетишь куда хочешь.
— Я за тобой приду, — торопливо подхватила Сарма.
— Хорошо. Я спать хочу.
Когда она надела свое платье, то оно повисло на ней, словно мешок, а еще зимой она втискивалась в него с таким трудом, что впору было тело намыливать. Сапоги оказались впору, а шуба и вовсе не нужна, потому что за окном сияло июньское солнце.
— Все будет хорошо, девочка, — мягко сказал ей доктор, провожая до дверей. — Ты выкарабкалась из большой передряги. Постарайся годик пожить спокойно, поезжай в какую-нибудь деревню. Есть у тебя деревня с дедом, бабкой?
— Есть, — улыбнулась Аня.