Счастливая девочка (повесть-воспоминание)
Шрифт:
— Очень даже может быть, — говорит Эллочка ещё печальнее.
Я вдруг так сержусь, что мне очень хочется сказать Элке, что она дура! Но тут я вспоминаю своё волшебство, наклоняю голову и говорю себе: «Нинуша, сядь!» И начинаю быстро-быстро и сильно думать. И придумала!
— Эллочка, — говорю я очень спокойно, — а как же все эти вещи могут стать «маленькими»? Кто сделает маленькими комод, шкаф, зеркало, китайскую лампу для ночи? Кто это сделает?
— Нинуша! — Я вздрагиваю, потому что она очень редко меня
Какой ужас — мы выросли, думаю я, и теперь все, что я так любила, станет маленьким и некрасивым! Мне хочется плакать, но плакать стыдно, и я говорю себе: не смей плакать!
— Тебе это кто-нибудь рассказал? — спрашиваю я у Эллочки.
— Нет, я это прочитала в одной книжке, — отвечает Эллочка. — Там одна девочка жила в своём доме с родителями, потом они оттуда уехали, а когда она туда вернулась, всё оказалось маленьким и невзрачным, в общем, совсем не таким, каким она всё это помнила и любила.
— А через сколько лет она туда вернулась? — спрашиваю я с надеждой, вдруг лет через шестьдесят или семьдесят, тогда, конечно, может быть всё что угодно! Человек будет просто сидеть в кресле, на ногах у него будет одеяло, ему будут приносить стаканчики с лекарством, и он ни на что не будет смотреть.
— По-моему, лет через десять, — вспоминает Эллочка.
— А мы через сколько лет возвращаемся? — спрашиваю я.
— Через два года, — говорит Эллочка. Я так обрадовалась, что даже захохотала, и кричу от радости:
— Два года — это вообще ерунда! Мамочка сказала, что я за эти два года почти не выросла, и мне не будут шить новое зимнее пальто — только Анночке.
— Да, — качает головой Эллочка, — ты действительно почти не выросла.
— Ну вот! — кричу я в восторге. — Значит, дома всё по-прежнему — замечательно и прекрасно, я в этом уверена!
— А я вот в этом совсем не так уверена! — говорит Эллочка и хмурится.
Мы едем в поезде! В Москву, ДОМОЙ! Мы с Анночкой так рады, что всё время бегаем по вагону и со всеми разговариваем. Мамочка этим недовольна и говорит, что мы «надоедаем людям». А Бабушка говорит, что мы никому не надоедаем, потому что все нас полюбили. А я так счастлива, что ни о чем не думаю, а просто бегаю по вагону, смеюсь, а когда устану, с кем-нибудь поговорю!
Поезд остановился. Москва! Мама быстро выбегает, приходит с «носильщиком», он везёт по перрону наши вещи, а потом сажает в какую-то большую грузовую машину, и мы едем домой!
Машину кто-то разгружает около нашего подъезда — у нас мало вещей. Дом наш совсем не изменился! Вдруг я вспоминаю всё, что Элка говорила в Свердловске про нашу квартиру. Я смотрю на Элку — она смотрит на меня, и мы как сумасшедшие вбегаем в подъезд, бежим на третий этаж, вбегаем в нашу квартиру № 20 и в нашу комнату.
Мы тяжело дышим и разглядываем
— Всё так же, как и было, — говорит Эллочка. У неё стали огромные глаза и немножко дрожат губы.
— Ещё лучше стало! — кричу я.
Мы стоим и любуемся комнатой.
Я смотрю на Эллочку, у неё такое лицо…
Счастливое лицо!
Далёкий город
Как дома хорошо! Как замечательно! Я сажусь на Бабушкину кровать и разглядываю нашу комнату, у меня в груди так много всего, что туда, по-моему, уже больше ничего не поместится! Элка сидит на своей кровати, Анночка на своей. На комоде всё стоит не на своих местах!
— А почему на комоде всё стоит не так, как надо? — спрашиваю у Элки.
— Потому что без нас здесь жили… дураки какие-то, — ворчит Элка.
— В нашей квартире… кто-то жил? — Я так удивляюсь, что даже больше сказать ничего не могу. Вскакиваю с кровати, подбегаю к комоду, Эллочка тоже встаёт со своей «атаманки» и подходит к комоду.
— Сейчас всё по-человечески поставим, — говорит Элка.
И мы всё переставляем, как было. Элка переставляет, а я отхожу к Бабушкиной кровати и говорю:
— Левее… правее… ближе к стенке. Вот теперь всё, как было.
Мы с Элкой так радуемся, что даже хохочем. Вот она, на своём месте, китайская лампа для ночи — по-моему, она стала ещё красивее! Вот не совсем круглое Бабушкино зеркало, а я раньше не замечала, какие красивые у него по бокам ребрышки! А вот и большая раковина. Я прошу Эллочку:
— Дай мне, пожалуйста, раковину, хочу послушать, вдруг там море шумит?
Эллочка подносит мне её к уху. Я слушаю, слушаю…
— Ну что? — спрашивает Эллочка. — Шумит?
— Нет, — говорю, — не шумит!
Эллочка подносит раковину к своему уху, долго слушает, а потом говорит недовольно: — Не шумит!
Анночка почему-то грустная. Я иду к навалке за шкафом и достаю оттуда Барбоса, утёнка Тима и Тигрёнка. Элка сразу берёт Тигрёнка и смотрит на него с какой-то печальной радостью. Или это радостная печаль — я не знаю. Вот это я совсем не понимаю, потому что я сама либо радуюсь, либо печалюсь. Даю Анке утёнка Тима — она вдруг улыбается и говорит:
— Это мой утёнок Тим — я его вспомнила, а раньше не помнила!
А я со своим Барбосом отхожу к окну, обнимаю его там крепко-крепко и глажу — когда его гладишь, руке так хорошо!
До ужина и после ужина мы с Элкой всю квартиру обсмотрели. Анка с Бабушкой на кухне, Мамочка с Папой у себя на кровати за буфетом — сидят и тихонько разговаривают. Я говорю Элке:
— Полезу под диван! — Залезла. — Чего-то, — говорю, — места тут стало меньше.
Элка смеётся. Вылезаю из-под дивана, и мы идём на кухню. Уже давно всем спать пора, но нас не укладывают, всем всё хочется посмотреть!