Счастливая девочка (повесть-воспоминание)
Шрифт:
Я начинаю страшно хохотать и говорю через хохот:
— Надо… было… этой дуре… так и сказать… Спой по очереди!
Мы все хохочем и не можем остановиться. Бабушка первая останавливается и говорит:
— Дети! Дети, пора успокаиваться — скоро уже спать ложиться!
Мамочка снимает очки, вытирает глаза платочком, надевает очки и говорит:
— Анночка, пойдём, я тебе всё там налажу с умыванием, чтобы ты могла сама. — И они уходят.
Бабушка собирает грязную посуду и уносит её на кухню. Мы сидим с Элкой за столом друг напротив друга, она смотрит
— А если бы она ударила бы тебе «до» и «фа» первой октавы, как бы ты середину нашла? Что бы ты сделала?
Я сразу вижу рояль, женщину за роялем, «приемную комиссию» — и говорю почти серьёзно:
— Наверное, я бы… сошла с ума!!!
Другие люди
Сегодня прихожу в школу, вижу девочку из нашего класса, идём рядом, я говорю ей «Здравствуй!». Она молчит. Я смотрю на неё, улыбаюсь, но у неё совсем неподвижное лицо. Вообще, мне все девочки кажутся не совсем живыми.
Входим в класс, я сажусь на свое место, смотрю на девочку, которая со мной сидит, и говорю: «Меня зовут Нина!» Эта тоже молчит и не поворачивает головы. Тогда я спрашиваю: «А как тебя зовут?» Молчит! Так и в первый день было, я тогда Мамочке рассказала, она говорит: «Ничего, дай им немножко опомниться, попытайся поговорить через несколько дней». Ну, я дала им всем опомниться, прошло несколько дней — и опять все молчат! Я думаю: какие странные девочки, я таких никогда не видела, наверное, это какие-то «другие люди». Потом думаю: ладно, не буду на них смотреть, буду смотреть на Марию Григорьевну!
Звенит звонок, и мы выходим из класса. Несколько девочек остаются. В коридоре опять то же самое — все к стенкам прилепились. Да ну, в конце концов, мне это надоело!
Я смотрю: коридор-то совсем пустой, широкий и длинный. Ух, как здесь здорово можно пробежаться! С первого дня хочется. Я встаю на середину, а потом как помчусь — так хорошо бежать! Вижу конец коридора, там не буду останавливаться, а побегу помедленнее, сделаю кружок и обратно помчусь! И только я это придумала, вижу, открывается последняя дверь и оттуда выходит женщина. Я чуть на неё не наскочила, но успела остановиться. Она мне очень строго говорит: «Ты почему бегаешь?» Я очень удивилась и не сразу ответила: «А разве бегать нельзя?!» — «В школе бегать нельзя! — очень строго говорит женщина. — Бегают во дворе, а в школе ходят по коридору во время переменки — ты меня поняла?!» Я так рассердилась — какая глупость, не дают бегать по такому большому коридору! Вспомнила, что надо про себя сказать, сказала, а потом Мамочкиным голосом, она его называет «сухой», говорю: «Поняла!»
Женщина ушла обратно, я иду по коридору и думаю: всё равно буду бегать!
Сейчас будем писать чернилами по косым линейкам, и я жду, когда Мария Григорьевна ко мне подсядет и будет водить моей рукой.
Уроки кончились, собираемся домой, вижу, две девочки шушукаются. Шёпотом говорят. Ну чего они боятся?
Вышла из школы — как на улице
— У нас в классе девочки не такие, как все девочки, они — «другие люди»!
Мамочка спрашивает:
— Почему?
И я всё-всё рассказываю: как они не здороваются, не прощаются, не отвечают, когда с ними говоришь, читать не умеют, считать тоже не умеют, даже три плюс четыре не могут сложить, некоторые уже шушукаются, но очень тихо, на переменке никто не играет и не бегает — все стоят, прилепившись к стене.
— «Другие люди»! — говорю. — Я таких никогда не видела.
Бабушка говорит:
— Деточка, «других людей» не бывает, все люди — это просто люди.
— Да какие же они «просто люди»? — возмущаюсь я. — Вот в нашем дворе мы с Анночкой уже полдвора знаем, потому что у нас во дворе — «просто люди», а в школе у нас — «другие люди».
Мамочка начинает мне объяснять, что у нас дом, где живут научные работники, что у нас хорошие условия жизни, а у девочек из нашей школы плохие условия жизни, потому что это школа, где в основном учатся дети железнодорожников. И она ещё много рассказывает про то, как с этими детьми никто не разговаривает, родителям некогда, отцов у многих нет — их убили на фронте.
Я вдруг немножко устала слушать внимательно и слушаю невнимательно и думаю: про кого Мамочка мне рассказывает? Она же их не видела. Мамочка очень хорошо всегда всё объясняет и всегда бывает права.
А сейчас она не права: они — «другие люди»!
Рояль
Я уже несколько дней думаю одну мысль. Сегодня решусь и поговорю с Мамочкой. А получилось так. На следующий день после прослушивания в музыкалке Мамочка меня спрашивает:
— Нинуша, ты не могла бы спеть мелодию, которую ты пела на прослушивании? Там очень плотные двери, но мне… кое-что показалось, спой, милая! — Я, конечно, пою. Мамочка говорит: — Так я и думала, но плохо было слышно, и потом — это сложная вещь для ребёнка!
— А что это? — спрашиваю.
— Это «Песня Сольвейг» из «Пер Гюнта», Григ, — объясняет Мамочка. — По-моему, это для прослушивания чересчур!
— А там слова есть? — спрашиваю, потому что мне очень понравилось то, что я пела.
— Там всё есть, — говорит Мамочка, ищет что-то на этажерке, находит, ставит на рояле на пюпитр, садится на стул и спрашивает: — Как ты думаешь, на чем я сижу?
— На стуле, — удивляюсь я, ведь это же стул!
— Я сижу на Бетховене, вернее, на сонатах Бетховена, — смеётся Мамочка.
— Почему? — спрашиваю я. Конечно, я этого Мамочке не говорю, но мне кажется, что не очень хорошо сидеть на таком хорошем композиторе! Но Мамочка всё знает и понимает без слов. Она объясняет:
— У нас нет специального стула для рояля — там можно менять высоту. Мне на стуле низко, поэтому приходится что-то подкладывать — и Бетховен как раз нужной высоты. Всё! — Она ставит руки на клавиатуру. — Слушай песню Сольвейг!