Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

Шнирман Нина Георгиевна

Сначала мы все, очень много человек, стояли на платформе и не садились в поезд, а потом пришла какая-то женщина и сказала: «Как только я взмахну рукой, вы все громко кричите, следите за моей рукой и кричите «До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!» Я спрашиваю у Ёлки, кто такой «Гозенпуд».

— Шишка какая-нибудь, — пожимает плечами Ёлка. Я удивляюсь и говорю:

— Я знаю сосновые шишки и еловые, а это… что?..

— Ну это… — Ёлка морщится, — есть такое выражение «Шишка на ровном месте» — это важныйчеловек, а на самом деле он совсем не важный.

— Просто дурак? — спрашиваю.

— Что-то

вроде этого, — кивает головой Ёлка. Женщина махнула рукой, мы прокричали и стали садиться в поезд — и тут нас с Ёлкой… растащили в разные места. Ёлка меня предупредила, что мы будем ехать со своими «отрядами» и жить будем не вместе — каждый в своём отряде. Я тогда рассердилась. «Почему, — говорю, — не дают пожить с родной сестрой в одной комнате?» Она мне объяснила эту глупость: потому что каждый живёт со своим возрастом, это такой порядок! Ладно, думаю, мы ведь в одном лагере — будем всё время видеться.

Мы ехали сначала на поезде, потом на автобусе и приехали в лагерь. Там действительно очень красиво, потому что вокруг лагеря чудный лес. Лес — это очень красиво и туда очень хочется войти! Когда кончатся все эти глупости, обязательно пойду в лес. Но «глупости» получаются очень долгие. Это не твоя кровать… Зачем вы сюда пришли? — вы обе в соседней комнате… Шнирман, где твой чемодан?.. Вот мой чемодан… Шнирман, где твой чемодан, в конце концов?.. Вот мой чемодан, на нём написано «ШНИРМАН»… Почему ты мне сразу не сказала?.. Я сказала сразу… Почему я должна тридцать раз тебе кричать?! Это наша «пионервожатая» — глупая и противная оказалась, зовут Соня. После ужина мы встретились с Ёлкой около столовой, я спрашиваю:

— У тебя хорошая «вожатая»?

— Ничего, — говорит Ёлка.

— А у меня противная и глупая, — говорю.

— Плохо, — хмурится Ёлка.

И тут вдруг я понимаю: скоро спать ложиться, а как же «спокойной ночи»? Дома я всегда сначала бегу к Бабушке — она меня обнимает, гладит по спине и по голове и говорит: «Спокойной ночи, деточка!» Потом я бегу к Папе, если он дома, он после ужина всегда сидит за своим столом и чтонибудь делает. Я целую его в щёку и говорю: «Спокойной ночи!» Он гладит меня по голове, улыбается и говорит: «Спокойной ночи, Мартышка». У него такая улыбка, когда он говорит мне «Спокойной ночи», — я вижу, что он меня очень любит, и вижу, что он хочет, чтобы это было не очень заметно. И уже в кровати я не кладу голову на подушку, чтобы не заснуть, я боюсь проспать Мамочкино «Спокойной ночи». А как же здесь — без «спокойной ночи»? Нет, так нельзя!

Я говорю Ёлке: — Можно я приду перед сном к твоей палатке, крикну тебя, и… у нас будет «спокойной ночи»?

— Можно, — разрешает Ёлка.

Девочки у меня в отряде хорошие, и я думаю, что мы завтра будем делать. А когда будет перерыв в делах, пойду в лес и кого-нибудь с собой возьму, ведь, наверное, всем хочется в лес войти!

Труба громко, на весь лагерь, играет простую мелодию — и наша вожатая сразу начинает кричать: «Девочки, побыстрее… спать… все ложатся спать… чтоб не было никаких разговоров… все ложатся!»

Я сразу быстро выхожу из нашего дома, потому что мы самые младшие и нас запихнули в дом, а мне хотелось в палатку — я никогда не жила в палатке. Иду к Ёлке, подошла к её палатке, кричу: «Эллочка!» Она выходит, смотрит на меня, потом говорит:

— Всё у тебя хорошо? — Всё хорошо, — говорю.

Она меня обнимает, и мне хочется, чтобы это было подольше, потому что я сразу вижу нашу детскую, столовую, кухню, мне кажется, что я дома. Она целует меня, я ещё немножко к ней прижимаюсь, быстро её целую, бегу обратно и кричу: «Спокойной ночи!»

«Просыпайся!.. Просыпайся!.. —

слышу голос. — Ты когда-нибудь проснёшься или нет!.. Сейчас тебя водой оболью…» Я открываю глаза — близко-близко чьи-то глаза и чьи-то руки меня трясут. Я смотрю в эти глаза и ничего не понимаю — глаза неизвестные и очень сердитые! «Все уже давно проснулись и оделись», — кричит голос, глаза отодвигаются, и я понимаю — это наша пионервожатая Соня.

Я сажусь на кровати, но она от меня не отходит. «Надо сразу просыпаться и вставать, как только горн сыграл побудку. — Она говорит сердито и очень громко. Я встаю и быстро одеваюсь. — Почему ты не встала, когда горн играл?» — продолжает она, и мне кажется, что она трясётся от злости. «Я спала и горна не слышала», — говорю. Когда же она от меня отстанет? — думаю. «Значит, ты у нас спишь как младенец!» Никак она от меня не отстанет, дура, вот ведь дура, думаю. «А может, ты у нас и в кровать писаешь?» — Она смеётся, и кажется, что она говорит «гы-гы-гы!». И тут я думаю: она не только дура, но она ещё и чертовка! И я сразу вспоминаю, как Мама как-то раз сказала: «А ведь люди и во дворе воюют, и в квартире». Я тогда не поняла, как можно воевать во дворе и особенно в квартире. Мама мне объяснила, и сейчас я понимаю: эта Соня со мной «воюет»! Значит, и мне надо «воевать»! Я тогда говорю себе: «Нина, сядь», потом закидываю голову, как Ёлка, смотрю Соне в глаза, как Мамочка, и холодно говорю: «Я не писаю в кровать! И никогда не писала!» — и продолжаю смотреть ей в глаза. Она вдруг отворачивается от меня и кричит: «Всем быстро на линейку, на линейку!»

Линейка мне понравилась, особенно когда флаг поднимают и он всё выше и выше! Главная пионервожатая у нас очень хорошая — у неё лицо весёлое и доброе. Я шла на завтрак, она идёт мне навстречу, я ей улыбаюсь, она смеётся и говорит: «Ух какая!» — и по голове меня потрепала.

После завтрака рассказала Ёлке про эту нашу Соню. Ёлка подумала и спросила: «Ты хорошо на неё посмотрела?» — «Наверное», — говорю. «Она от тебя теперь отстанет, — говорит Ёлка, — а если не отстанет, ты мне скажи, я с ней сама поговорю!»

Я ужасно обрадовалась — мне так приятно, что Ёлка хочет за меня заступаться! Я, правда, привыкла уже давно сама за себя заступаться, но это так здорово, когда у тебя есть старшая сестра!

Мы приехали в воскресенье, а сегодня среда. Я никогда не думала, что люди могут так жить — от скуки здесь можно «сойти с ума». На речку нас не водили, в лес не водили, всё время мы «строем» куда-то ходим, с одного места на другое, но в лагере, потом где-нибудь сидим, и нам рассказывают про пионеров, как важно и «почётно» быть пионером, и ещё про что-то — так это всё ужасно скучно, что даже трудно терпеть. Я не слушаю, а думаю, как мне незаметно где-нибудь сбежать и войти в лес — там я немножко похожу, увижу кусты, деревья, ягоды — я в Свердловске ягоды видела, когда мы с Ёлкой шли через лес смотреть водонапорную вышку.

Вдруг после полдника ко мне подходит Ёлка и тихо говорит: — Через пять минут незаметно подойди вон к тому дереву. — И рукой показывает мне это дерево — оно в начале леса.

— Мы в лес войдём?! — Я чуть от радости не закричала.

— Тихо! — сердится Ёлка. — Всё испортишь!

Подхожу незаметно к этому дереву, а за деревом уже стоит Ёлка. Она хватает меня за руку, и мы с ней входим в лес. Здесь так красиво, так прохладно! Мы идём по тропинке, а Ёлка почему-то держит меня за руку как маленькую. Тропинка выходит на поляну, я остановилась и даже крикнуть не могу от радости — на поляне сидит Бабушка. Я как брошусь к ней! Бабушка смеётся: «Деточка, деточка, ты меня уронишь!»