Счастливая девочка растет
Шрифт:
Я быстро пролистала учебник, нашла — ну страниц двенадцать стихотворного текста, может — четырнадцать. Так, как «учат» наши девочки, за один день не заучить.
Но я никогда ничего не учу — я просто читаю, представляю — и всё запоминается. Можно, как говорит Папа, «сфотографировать», я умею, но стихи фотографировать мне не нравится. Ксенична, ты попалась!
Вечером, когда Ёлка пришла из своей жуткой третьей смены, я даже ей поесть не дала, села с ней на её атаманку и говорю:
— Ёлка!
Ёлка очень обрадовалась.
— А как? — У неё даже глаза заблестели и ещё больше засинели.
Я ей всё рассказала.
— Сколько страниц? — спрашивает.
— Ну, двенадцать, может — четырнадцать, не посмотрела точно.
— Сокращённый вариант, — говорит Элка задумчиво. — Ну, это вообще ерунда. Как будешь делать?
— Вечером перед самым сном в кровати, — рассказываю, — медленно прочитаю, там, где нужно, у меня само собой по пути — потому что я как будто иду и всё вижу — какая-то приметина возникает, что-то указательное и напоминательное. Как только закончу — сразу голову на подушку!
— Хорошо! — одобряет Ёлка. — Утром что?
— Утром до еды, — говорю, — книжку раскрою, но смотреть не буду и тихонько всю дорогу пройду — вслух. Если где-то запнусь, сразу там что-то поставлю, чтоб не заблудиться.
— Урок какой у Ксеничны? — спрашивает Ёлка деловито.
— Первый, — говорю.
— Хорошо! — радуется Ёлка. — Только ни вечером, ни утром постарайся ни с кем не разговаривать.
Вечером разложила свою раскладушку, села, всем сказала «спокойной ночи», открыла учебник и начала медленно читать. Вещь-то какая хорошая, и так ясно всё видится! Закончила:
Ком снегу она уронила На Дарью, прыгнув по сосне. А Дарья стояла и стыла В своём заколдованном сне…Грустно! Быстро положила книжку под кровать… и голову на подушку.
Открываю глаза — сразу всё помню, беру книжку из-под кровати, открываю и тихонько, уже без книжки, всё рассказываю.
Поела, оделась, побежала в школу позднее обычного, чтобы в класс войти за минуту до Ксеничны. Всё правильно рассчитала, забежала в класс, села за парту — и тут Ксенична входит.
Лицо у неё такое скромное, спокойное. Села, головку наклонила и говорит:
— Сегодня, дети, мы прикоснёмся к жизни великого русского… — И начинает рассказывать про Некрасова.
Я сразу «выключаю звук» — надо по возможности быть «одной». И я по-прежнему «стою в начале дороги» и спокойно жду. И вдруг слышу слово «дети». Готовлюсь — как-то собираюсь, становлюсь выше, строже, дальше.
— Вы помните, — продолжает Ксенична скромно-скромно, — я сказала, что тот, кто выучит весь текст из учебника наизусть, получит пять с плюсом! Кто выучил, поднимите руку! — И тут её большая тайная радость уже не прячется.
Поднимаю руку — она смотрит на меня, и у неё такое изумлённое лицо — оно очень искренне изумлённое. Весь
— Шнирман!.. К доске!
Выхожу к доске, смотрю поверх класса, делаю паузу и почти так же, как начинаю петь, начинаю рассказывать. Чувствую, немножко тороплюсь, совсем успокаиваюсь, и ритм пришёл нужный. Я говорю, всё вижу, и мне кажется, что я немножко пою, — и вдруг понимаю: стихи и пение — это совсем разные вещи, но в одном они похожи — надо голосом владеть. И слышу — всё лучше и лучше говорю. Я так радуюсь, потому что чувствую: голос мне подчиняется!
Уже близко к концу я говорю всё медленнее и медленнее, потому что так надо — это не я, это Некрасов придумал. И последняя фраза получилась хорошая — утихающая, прощальная. Закончила!
Смотрю на девочек — у многих грустные глаза, у некоторых — изумлённые. Ксенична молчит, потом говорит громко и торжественно:
— Пять с плюсом! Садись… Шнирман. — Хотя обычно она меня зовёт Ниночкой.
Я сажусь. Она уже почти пришла в себя и говорит своим обычным голосом:
— Дети! Вот пример того, что терпение и труд — всё перетрут!
Я про себя так хохочу, потому что именно за эту поговорку она мне однажды влепила пару. Я никогда не спрашиваю учителей, за что они мне поставили такую или другую отметку. Поставили… и поставили! Но тогда она сама меня задержала после урока и пристала:
— Ниночка! Я никак не ожидала от тебя такой грубейшей ошибки!
И показывает мне на одно слово — оно жирно так подчёркнуто и перечёркнуто. А фраза в диктанте была такая: «Терпение и труд — всё перетруд!» — так у меня было написано. Она говорит: что это за слово безобразное — «перетруд»? Я говорю:
— Обыкновенное слово!
Она закипает и ласково спрашивает:
— А какая это часть речи, Ниночка?
— Существительное! — говорю.
— Что-о-о? Какое существительное? — Она от возмущения забыла про все свои кривляния и как заорёт: — Это — гла-гол!
— Да какой глагол? — Я тоже возмутилась и почти кричу: — Труд — это тяжёлая вещь, может быть — очень тяжёлая! А терпение, Ксения Кузьминична, это значительно хуже труда! Так что «терпение и труд» — это такой ужасный перетруд, что хуже некуда! Перетрудился человек от этого терпения — ну всё же понятно!
Пришла домой — еле-еле до ужина дожила, только Мамочке без подробностей рассказала. Вечером, когда уже был второй ужин, с Ёлкой, всё рассказала с подробностями.
— Да! — Ёлка была в восторге. — Ты Ксеничну уела!
— Страниц сколько? — спрашивает Папа.
— Четырнадцать! — говорю.
Бабуся и Анночка хлопают в ладоши.
— Немного! — говорит Папа. — А сколько раз прочитала?
— Два — один раз вчера вечером, второй — сегодня утром.
— А прочитала бы ещё сегодня… днём один раз — и всё это попало бы в длинную память — на всю жизнь! А так через месяц забудешь, потому что в короткую попало!