Счастливая мельница

Славич Йоан

Ребенок чуть не упал, и Ана вскрикнула от страха, но Гицэ не обратил на это никакого внимания. Он только выпрямился и озабоченно посмотрел кругом, сжимая рукой ошейник.

Никто не появлялся.

— Должно быть, наскочили на суслика или почуяли лисицу,— проговорил он, не обращая больше внимания на собачий лай.

— Гицэ!..— жалобно сказала Ана.— Не знаю, что с тобой с некоторых пор сделалось! Ты же видишь, что мне худо становится, когда ты сажаешь ребенка верхом на собаку, и все-таки, как назло, продолжаешь это делать.

— Бедная

моя головушка! — резко воскликнул Гицэ, словно приходя в себя.— Только захочешь доставить себе удовольствие — все равно, плохое или хорошее,— не тут-то было!.. Жена начинает сердиться. Ну, хватит…— прибавил он, беря ребенка на руки, и оттолкнул собаку пинком ноги.

— Нет, Гицэ, не надо!..— воскликнула испуганно Ана.

Она побежала вслед за собакой, привела ее, держа за ошейник, и стала настойчиво просить Гицэ снова посадить на нее ребенка.

— Все это глупости,— проговорил Гицэ, смягчившись, и опустился на траву.

Тогда Ана сама посадила мальчика на Кулу и стала боязливо водить собаку взад и вперед, то и дело поглядывая на мужа, в надежде, что он улыбнется. Но Гицэ не улыбался.

Он смотрел на весело визжащего ребенка, на жену, и все более глубокое чувство умиления охватывало его: ему казалось, что он не видел жену очень давно или что им предстоит разлука.

— Ана,— проговорил он медленно.— Подойди, сядь рядом. После того как она села рядом, он посмотрел на нее долгим, печальным взглядом. Потом пригладил ей волосы и тихо сказал:

— Не кажется ли тебе, что хорошо бы нам уехать отсюда ко дню святого Димитрия?

— Почему? — спросила жена с изумлением.

— А разве тебе не скучно здесь, всегда одной?

— Мне? Нет.

— И ты не боишься?

— Чего?

— Чего? Да всего. Слышишь, как лают собаки? Быть может, они напали на след, нашли жука или червяка, вот и лают от нечего делать… А у меня просто кровь стынет в жилах, когда я слышу этот лай. Страшно здесь, Ана, страшно. Живешь в глуши, боишься всего и портишь себе жизнь из-за пустых вымыслов.

— Что с тобой? — воскликнула Ана озабоченно.

— Со мной?..— с горечью переспросил он.— Несчастье… Я теряю «сегодня» в ожидании «завтра»… Я никогда еще тебе не говорил об этом, но ты, Ана, должна стать взрослым человеком, задуматься над жизнью, потому что нельзя всегда надеяться на готовое. Вот я живу здесь, и никто меня не тревожит. Это моя вина, что мне приходят в голову дурные мысли о завтрашнем дне и не дают мне наслаждаться сегодняшним. Может быть, они пустые, эти мысли, и завтрашний день тоже будет хорошим, но и он пропадет для меня, так как вслед за ним я буду бояться послезавтрашнего. И пока мы будем жить здесь, мне от этого не избавиться.

— Тогда уедем, Гицэ!

— Да, уедем; но спроси, могу ли я на это решиться? Разве ты не видишь, каким я стал и как мне трудно теперь уехать!

— В таком случае останемся. Ты лучше меня знаешь, как нам поступить.

— Может

быть, и знаю, Ана, но не могу решиться,— с горечью ответил Гицэ.— Нужно, чтобы меня заставил кто-то, подтолкнул; с тещей говорить об этом мне тяжело и стыдно: ведь она советовала мне не ехать сюда. А ты, Ана,— ты хорошая, кроткая, но у тебя еще ветер в голове, ты ничего не понимаешь. Что с тобой, что без тебя — одно и то же. Вместо того чтобы отогнать от меня дурные мысли, ты позволяешь мне в них копаться. А когда я не знаю, на что решиться, смотришь на меня с жалостью — и все.

— Что же мне делать? — грустно сказала она.— Уж такой сотворил меня бог.

Гицэ продолжал лежать на земле, опираясь на локти и рассеянно глядя вдаль.

Немного погодя Ана подняла голову и смело взглянула ему в лицо.

— Потому что ты все переживаешь один, а со мной не делишься,— сказала она.— Моя ли вина, что я не знаю, о чем ты думаешь?

V

Пока они так разговаривали в тени ольшаника, из-за холма показались три ехавших рядом всадника. Они все время держались близко к берегу реки, укрываясь за рядами ив и ракит.

Собаки, почуяв путников на расстоянии ружейного выстрела, кинулись им навстречу. Их лай становился все тревожней.

— Черт бы побрал этих псов,— проговорил Ликэ, останавливая лошадь.— В корчме как будто никого нет, да и на дороге ни души не видно, но если не приручим его собак, он нас бояться не будет.

Ликэ спрыгнул с коня и прошел несколько шагов вперед. Как только обе собаки уже настолько приблизились, что готовы были броситься на него,— он присел на корточки и начал ласково подзывать их.

Сбитые с толку псы остановились, а когда сошли и другие два всадника, они окончательно успокоились, по-видимому решив, что имеют дело с мирными людьми, которые расположились на отдых далеко от порученного их охране двора. Не спеша повернули они назад к корчме, изредка останавливаясь, чтобы тявкнуть еще разок.

Ликэ встал и опять начал подзывать их; однако при каждой его попытке подойти ближе собаки снова начинали лаять.

Больше получаса провозился Ликэ со щенками, приученными рвать в кровь свиные уши. Наконец ему удалось их погладить, что он сделал с довольным видом человека, лишний раз доказавшего свою ловкость.

— Славные щенята. Да только я их крестный,— сказал он, снова погладив собак… Так шаг за шагом он приблизился к опустевшей корчме.

Гицэ уже и думать забыл о собаках, когда Ликэ вошел в корчму. Разбудив несколькими пинками Лае, спавшего на скамье под навесом, он послал его за хозяином.

— Может, лучше мне сходить? — спросил один из людей Ликэ.

— Ничего, сам придет!

Узнав, что приехал Ликэ, Гицэ изменился в лице. Он вскочил на ноги и, не долго думая, весь подобравшись, решительным шагом направился в корчму.