Счастливая жизнь для осиротевших носочков
Шрифт:
Я никогда не забуду, что Скарлетт тогда сказала. Она машинально потирала руки, держа перед печкой, губы у нее посинели от холода, макияж потек.
– Можешь мне кое-что пообещать, Алиса?
– Конечно.
– Однажды я стану звездой, но даже если ради этого мне придется вкалывать следующие двадцать или тридцать лет, все вокруг будут думать, что успех пришел ко мне в одночасье. Меня тошнит при мысли об этом. Репортеры будут говорить, что песня случайно стала хитом. Все, кто сейчас смотрит на меня свысока, будут говорить «Ей просто повезло» и прочую чушь, которую несут люди, которые ничего
В ответ я попыталась убедить Скарлетт в том, что Эшли ее не осуждает и что мама никогда не думала, что она неудачница. Однако я по сей день помню ее неподвижный взгляд, помню каждое ее слово, словно в глубине души я осознавала их важность. Знаешь, что самое забавное, Брюс? Что все происходит именно так, как Скарлетт говорила.
* * *
Вздрогнув, просыпаюсь. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, где я. Сквозь прозрачную ткань палатки, усеянную каплями, вижу над головой корявые ветки дуба. Светло. Я и сама не заметила, как вчера заснула… Смотрю на экран телефона. Двенадцать минут девятого! До завтрака остается всего восемнадцать минут.
Торопливо встаю, дергаю вниз молнию на входе в палатку, которая как назло застревает, и прыгаю в душ. Потом поспешно натягиваю джинсы, черную шерстяную водолазку и пару конверсов. О том, чтобы надеть в этих суровых джунглях костюм, и речи быть не может. Завязываю волосы в хвостик и чуть не ломаю шею, когда на всей скорости спускаюсь с дерева. При дневном свете лес пугает куда меньше, чем вчера, но у меня нет времени думать о пейзажах. Запыхавшись, врываюсь в зал для завтрака. За одним из столов тихо беседуют несколько человек, но никого из «ЭверДрима» среди них нет.
Мимо проходит женщина с подносом, за которым тянется шлейф из запаха кофе и горячей выпечки. На женщине средневековый головной убор и длинное платье. «Гвиневра» – гласит бейджик, красующийся у нее на груди.
– Ваших коллег еще нет, но можете сесть вон за тот столик в конце зала, – с приветливой улыбкой говорит Гвиневра. Осторожно сажусь за деревянный стол, на который она указала, возле огромного каменного камина, в котором громко потрескивает огонь.
С тревогой смотрю на экран телефона. 8:37. Я опоздала на семь минут, это больше, чем все мои опоздания за последние четыре года вместе взятые. Однако мир не рухнул. Взмах крыльев бабочки не всегда приводит к катастрофическим последствием. По крайней мере, сегодня не привел.
Крис садится напротив меня, он выглядит уставшим. Интересно, как на него действует цифровая детоксикация?
– Привет, Алиса. Как спала?
– Замечательно, – вырывается у меня. – Я проспала двенадцать часов.
Стоит мне произнести эти слова, как я понимаю, что именно они
– Привет, – говорит Джереми, выдвигая стул. – Все хорошо, Алиса? Сегодня утром ты выглядишь… такой расслабленной.
Он кажется удивленным. Не знаю, говорит ли он про мою улыбку, отдохнувший вид или джинсы с конверсами, но на всякий случай придаю лицу нейтральное выражение. Крис разражается смехом.
– Это заслуга единения с природой!
– Я проспала тридцать секунд, – говорит Виктуар, рухнув на стул, – и мне приснилось, что белые ходоки из «Игры престолов» меня расчленили. Теперь я выгляжу так, будто на голове у меня дохлый осьминог.
Не могу уловить связь между «Игрой престолов» и осьминогом, но у Виктуар под глазами и правда темные круги, а ее многочисленные косички, обычно аккуратно собранные на макушке, уныло свисают по обе стороны от лица.
– А я проспал восемнадцать секунд, – добавляет Реда, который появился одновременно с ней. – Звери снаружи издавали ужасающие звуки. Жуть просто.
– Да, пузыри – это жуть, – подтверждает Виктуар.
– Звери? Ты про сов? – с полуулыбкой предполагает Джереми.
Гвиневра прерывает эту дискуссию, ставя на стол кофейник, чайник и корзинку с горячими круассанами, аппетитный запах которых немного снижает недовольство моих коллег.
– Кто-нибудь хочет блинчиков? – спрашивает Гвиневра. – Мы печем их только по требованию.
– Конечно, мы хотим блинчики! – восклицает Крис, энтузиазм которого, похоже, ничуть не поубавился.
– А ты хорошо спал, Крис?
– Просто прекрасно, – отвечает он. – Ни тебе социальных сетей, ни электронной почты, ни Интернета… Шикарное ощущение!
Его голосу недостает убедительности, и я сдерживаю улыбку. Завтрак превосходен, и я с нескрываемым удовольствием проглатываю в три раза больше блинчиков с джемом, чем теоретически может вместить мой желудок. Подняв голову, ловлю на себе удивленный взгляд Джереми.
– Неужели французские блинчики вкуснее американских панкейков? – спрашивает он.
Вспоминаю панкейки, которые папа иногда готовил по воскресеньям на завтрак. Вспоминаю шипение масла, скользящего по сковороде, сладкий запах теста, которое папа неудачно пытался вылить в форме сердечек, отчего мы с сестрой смеялись. Папины панкейки были легкими, как облачко, и золотистыми, как солнце. А еще они были пропитаны кленовым сиропом, он стекал у нас по подбородкам. Ничему никогда не сравниться со вкусом детства, которое уже не вернется.
– Это другое, – с легкой грустью говорю я, отводя взгляд.
В десять часов мы, согласно расписанию, направляемся в конференц-зал, где некогда располагалась арсенальная. Между двумя блестящими доспехами (у одних в руках меч, у других – утыканная гвоздями дубинка) висит ультрасовременный экран, а рядом со ржавым приспособлением для пыток, под которым висит табличка: «Головная дробилка, XXI век», – проектор.
– Как думаешь, это аллегория мира бизнеса или Крис на что-то намекает? – шепотом спрашивает у меня Реда, пока гипнотизирую взглядом дробилку, пытаясь понять, как она работает.