Счастливо оставаться! (сборник)
Шрифт:
– Нет, не понимаю. Не понимаю, как может это нравиться!
– Ну ведь раньше тебе это тоже нравилось? – напоминала Вика.
– Раньше ты была кто?
– Вика.
– Нет, раньше ты была никто. А теперь – моя жена. И твое место – дома.
– Я почти все время дома. Только вечер.
– И вечером ты должна быть дома. Вот моя мать… – Гена поднимал вверх указательный палец и глубокомысленно умолкал.
– Ну я же не твоя мать… – расстраивалась Вика.
– Моя мать – святая женщина, – декларировал Вольчик и вскакивал с кровати.
А Вика
– Вкусно? – робко спрашивала Вика перед уходом на работу.
– В рот не лезет, – отвечал Гена и гневно отодвигал пустую тарелку.
– Постараюсь недолго, – обещала жена и в спешке убирала посуду.
– Да можешь вообще не приходить, – разрешал Вольчик и включал телевизор.
Вика приезжала под утро на такси и обнаруживала курящего мужа на кухне. Тот смотрел в одну точку и нарочито игнорировал вернувшуюся жену. Вика виновато садилась напротив и объявляла:
– Я пришла.
– Очень рад… – Гена пристально разглядывал супругу и брезгливо принюхивался. – Иди, прими ванну – несет не пойми чем.
Вика послушно набирала воду, взбивала пену и тихо плакала от невыносимой обиды. Успокоившись, возвращалась в пустую кровать и, обняв подушку, засыпала. Секса больше не было. Гена грозил разводом. Родители – одиночеством. «Сестры Баттерфляй» – нищетой.
«Прерванный полет» – так назвала Вика сложный период своей жизни, сделав выбор с учетом «пожеланий трудящихся». На одной чаше весов покоились семья, муж, счастливая старость, на другой – личная свобода и самостоятельность. Согласно непреодолимому закону земного тяготения перевесила первая. В результате Вика сменила костюм восточной красавицы на кухонный фартук и заняла свое место на рынке среди живодригущих стеллажей с солнцезащитными очками.
– Хозяйка, – почтительно называли госпожу Вольчик рыночные торговцы.
– Хозяйка! – с нетерпением окликали Вику строители их с Геной будущего дома и требовали денег.
– И кто тут в доме хозяйка? – засомневалась свекровь, поселившаяся в королевском дворце четы Вольчик.
– Я в доме хозяин! – напоминал Гена и грозил матери пальцем.
Мадам Вольчик багровела и удалялась в покои королевы-матери, чтобы пожаловаться Боженьке на неблагодарного сына и невоспитанную невестку. Одного слушателя ей казалось недостаточно, и она несла правду в народ, активно заселяющий соседние территории. Неутомимая мадам Вольчик создала клуб обиженных матерей, главная цель которого сводилась к восстановлению справедливости и возвращению отнятых сыновей.
– Чашку чая не предложит! – делилась она с членами клуба. – Гости приходят – к столу не позовет. И ладно бы королевских кровей, а то стриптизерша безродная!
О подрывной деятельности свекрови Вика узнала случайно, разговорившись с молодой соседкой, приглашенной в дом под предлогом налаживания дружеских отношений. Соседка хотела дружить изо всех сил и потому с легкостью выдала тщательно
Вика рассказала мужу все. Гене стало стыдно… Перед людьми.
– Я-а-а! – бушевал Вольчик. – Известное лицо в городе! Я-а-а-а – плохой сы-ы-ын?! Как я-а-а-а людям в глаза смотреть бу-у-уду?! Чтобы па-а-альцем тыкали?!
Услышав Генины вопли, мадам Вольчик поспешила удалиться в королевские покои в целях сохранения имперского достоинства и запереться изнутри. На всякий случай.
– Поговори с ней, – просила жена. – Только спокойно.
Вика так испугалась за безопасность свекрови, что отступила обида.
– Спо-кой-но… Спо-кой-но… – внушала Вика мужу.
– Какой, на хрен, спокойно! – возмущался Гена и открывал холодильник.
– Ты хочешь есть? – отвлекала внимание супруга.
– Я-а-а-а? – отметал от себя Вольчик намек на существование примитивных, можно сказать, низменных инстинктов. – Я-а-а-а? Есть?
– Ты же не завтракал!
– Как я могу завтракать, Вика?! Как я могу завтракать, когда весь поселок говорит о том, как Гена-очешник издевается над престарелой матерью?
– Ну не такая уж она и престарелая, – осторожно напомнила Вольчик-младшая. – Ей всего-то шестьдесят два.
– Всего-то? – возмущался Гена холодному спокойствию жены. – Это ты говоришь «всего-то»?
– Моим родителям, – начала было Вика, но договорить не успела.
– Твоим родителям… – театрально разводил руками Гена. – Твоим родителям не пришлось воспитывать двоих детей!
– Ну да, – соглашалась супруга. – Они воспитывали троих.
– Троих?
– Троих, и ты прекрасно об этом знаешь.
– Но заметь, – Вольчик замирал посреди кухни. – Вдвоем.
– И что? – Вика делала вид, что не понимает, куда клонит Гена.
– Что-о-о-о-о? – орал тот. – Это ты называешь «и что»? Моя мать воспитывала нас одна! Одинешенька!
«Угу, – хотелось съязвить Вике. – Именно поэтому она и отдала тебя в спортивный интернат в десять, а твоего брата – тремя годами позже».
– Это твой папаша бороздил моря и океаны! А я своего в глаза не видел! Только на фотографии. Шмо-о-о-отки! Одни тряпки на уме!
– Причем тут тряпки? – искренне недоумевала Вика, пытаясь обнаружить связь между фотографией старшего Вольчика и вещизмом.
Гена переводил дух и набирал в легкие побольше воздуха, чтобы изрыгнуть из себя очередную тираду.
– Тряпичница, – озвучивал он приговор собственной жене и с жадностью, прямо со сковороды, заглатывал котлету.
«Тряпичница» смиренно доставала тарелку и накладывала на нее недавно шипевшие в масле мясные комочки. Вольчик ел с нескрываемым аппетитом. Успокоившись, обтирал рот и назидательно поднимал вверх палец.
– Я требую уважения. К себе и к своей матери.
Вика растерянно смотрела на мужа и окончательно терялась в догадках: «Что я сделала не так?! Может быть, нужно было промолчать? Не выносить сор из избы? Так я его и не выносила…»