Счастливое завтра
Шрифт:
Джейн до сих пор помнит тот вечер, когда отец пришел пьяный первый раз. На часах было 23:30. Считая своим долгом дождаться отца, Джейн сидела и читала книгу. Отец был весьма огорчен тем, что она до сих пор не спит. Так же он решил, высказать свое недовольство порядком в доме. Он доказал ей свою точку зрения двумя крепкими ударами по ребрам.
С тех пор, Джейн никогда не ждала его по вечерам. Она уходила к себе. Закрыв комнату, она двигала большой книжный шкаф, который стоял рядом с дверью, таким образом, чтобы дверь невозможно было открыть. Каждую пятницу и субботу, она слышала, как пьяный отец тарабанит в ее дверь, как
Так проходили пятница и суббота. А в воскресенье, они вместе с отцом шли рано утром в церковь, словно ничего не было. После они заходили в магазин, где покупали продукты на неделю, а затем в аптеку, где они покупали закончившиеся таблетки и заправляли ингалятор отца Джейн.
Так проходила неделя за неделей. Джейн уже привыкла ко всему, но все же, смотря на ярых девушек "феминисток", она хотела что-нибудь поменять. Сидя на коленях в гостиной вечером, и держа за руку своего отца, она повторяла заученные ей молитвы, но в глубине души, просила лишь об одном: "Господи, помоги мне поменять свою жизнь".
То ли Господь Бог наконец обратил свое внимание на бедную девушку, которая носит перчатки круглый год, чтобы скрыть синяки от деревянной палки, то ли обстоятельства так сложились, но в один из дней, Джейн резко изменила свою судьбу.
Был обычный пятничный вечер. Домой спешить не было смысла. Всю неделю Джейн вкусно готовила и исправно поддерживала порядок в доме, поэтому в этот вечер, хотела сходить в кино. На часах было 16:00. Швейные машинки утихли до понедельника, а и девушки начали потихоньку расходится. Кто-то шел домой к мужу и детям, кто-то спешил на свидание, кто-то собирался на собрания.
Стоя в темном углу, Джейн натягивала на свои руки перчатки. На работе за швейной машинкой на ее руки никто не обращал внимание, но когда наступал перерыв, она прятала их в карманы своего рабочего халата.
Натянув платок, она взяла старую мамину сумку и стала уже уходить, но неожиданно к ней подошла девушка, по имени Тиффани. Она была одной из сторонницей новых общественных движений. Ее можно было встретить в таких обществах как, "борьба за защиту окружающей среды", "борьба с дискриминацией", выступала в забастовках профсоюзов и конечно же, она была одной из самых ярых феминисток. Как Джейн скрывала свои синяки на руках, так и Тиффани скрывала то, что ее дома ждал муж и маленький ребенок. Обручальное кольцо она носила на цепочки с крестиком, и всем говорила, что это кольцо ее покойной матери.
– Есть планы на вечер, Джейн? – резко спросила она.
– Я, честно сказать, думала сходить в кино. Там сегодня показывают…
– Ты в те выходные уже была в кино, как тебе не надоело еще туда ходить? – девушка имела странную манеру вести разговор. Она совершенно не глядело на собеседника, а все время оглядывалась по сторонам, при этом говоря тихо и очень быстро, из-за чего с большим трудом можно было понять, что она вообще говорит.
– Ну, там каждый раз показывают разные фильмы, – Джейн чувствовала страх, глядя на эту девушку. При разговоре с ней, ее голос становился тихий
– Слушай, новые фильмы выходят чуть ли не каждый день. Всех не пересмотреть. Я предлагаю тебе, сегодняшний вечер провести со мной, – ее предложение прозвучало, как некое одолжение, словно еще пару минут назад Джейн сама умоляла ее об этом.
– И чем займемся? – робко, спросила девушка.
– Сегодня, у нас заседание. Я там буду выступать. Хочу чтобы ты послушала. Ну так что?
– А в котором часу начало? Просто мне до десяти часов нужно вернуться домой, мой отец…
– Не волнуйся, сегодня мы на машине. Клер из бухгалтерии нас подвезет.
– Клер тоже состоит в обществе? – удивленно, спросила Джейн.
Клер была большой суровой женщиной, которая больше походила на мужчину.
– Конечно, Клер ни одного собрания не пропустила. Ну так что?
– Даже не знаю…
– Пойдем, хватит ломаться. Это для твоей же пользы, – и Тиффани крепко взяла ее за руку, при этом надавив на синяк, от чего Джейн даже скривила лицо от боли, но к счастью, ее подруга ничего не заметила.
Они вышли на улицу, где уже стоял старый мини автобус, за рулем которого сидела бухгалтерша Клер. Тиффани открыла дверь в фургон, где на трех рядах сидений, уже сидело около десяти девушек. Большинство из них Джейн видела на работе, но некоторых сейчас встретила впервые. Девушки залезли и сели на свободные места.
Водитель Клер, с трудом повернулась и, пристально посмотрев на Джейн, спросила грубым голосом:
– Эта тоже с нами?
– Да, Джейн, тоже едет с нами.
– Как скажешь… – пробурчала Клер и, воткнув передачу, так резко нажала на педаль газа, что от неожиданности Джейн чуть не распласталась по салону.
Дорога заняла больше часа. Во время дороги Тиффани любезно представила всех сидящих в салоне девушек, которых испуганная Джейн даже и не пыталась запомнить. Одна из девушек, сидящая около окна держала в руках сверток с бумагой. Эта хрупкая на вид девушка, лет двадцати, работала в типографии, в которой она печатала небольшие программки, одну из которых любезно протянула Джейн.
На белом листке бумаги, сложенном в четыре раза, была нарисована девушка стоящая рядом с гильотиной. Надпись под рисунком гласила:
"Если женщина достойна взойти на эшафот, то она достойна войти и в парламент".
Тиффани ткнула пальцем на рисунок девушки и сказала:
– Олимпия де Гуж. Она написала "Декларацию прав женщин и гражданки". Через пару лет ее казнили на гильотине. Великая женщина.
Наконец-то старый фургон резко затормозил. Одна за одной девушки повыскакивали из фургона и медленным шагом направились в ничем не примечательное здание.
Девушка с программками заняла место у входа и принялась раздавать листовки всем желающим. А их было не мало. Помимо тринадцати спутниц Джейн, вышедших в фургона, со всех сторон улицы, небольшими группами, шли девушки.
Тиффани кивком головы, пригласила Джейн пройти вслед за ней в здание. Они прошли в большой холл, который имел весьма печальный вид. Выцветшие обои были изорваны, полы прогнили, из-за чего каждый шаг сопровождался противным поскрипыванием, а воздух был пропитан каким-то кислым запахом. Хотя на улице был еще день, в самом холле было уже темно и лишь через открытые двери в конце коридора проступал свет.