Счастливые люди
Шрифт:
Часы
Больше всего на свете я люблю «никуда не спешить» и «не торопясь гулять».
Я не люблю ранний подъем, спешку, суету.
Не люблю давиться завтраком, который, хоть убей, а надо съесть, потому что следующий раз еще неизвестно когда будет.
Давиться, глотать, поглядывая на часы…
Да, часы – это зло. Не зря говорят о тех, кто их не наблюдает.
Вот
Как мастерски, как легко лишали нас радости!
Гуляешь… ну-ну… а уроки сделаны?
Вот это самое «ну-ну», возможно, придавало краденой прогулке оттенок запретной сладости, но, определенно, лишало безразмерности счастья.
Потому что счастье не имеет границ, конца и начала, оно всегда.
Правда, нас научили в это не верить. Знаем, мол, чем все заканчивается. Чем больше смеха, тем обильнее слезы.
Радость надо заслужить. Вымолить. Отработать.
Радость недолговечна, преступна и наказуема.
***
В шестом классе мне, наконец, подарили часы. Самые настоящие часы на скромном черном ремешке, с настоящими живыми стрелками.
Как долго я мечтала о них!
Как вскидывала руку и подносила запястье к уху, прислушиваясь к воображаемым звукам.
Казалось, обладатель наручных часов отделен от прошлой жизни бесповоротно.
Надо сказать, что с определением времени, как и с ориентацией в незнакомой местности, у меня наблюдались некие затруднения.
Никогда не забуду шумную стайку одноклассниц на пороге моего дома.
Они торопились в кино, а часов ни у кого не было.
– Который час? Ну, есть же у вас будильник или настенные часы?
Я ринулась в спальню и, пытаясь оттянуть момент расплаты, несколько минут простояла в полумраке, сжимая в ладони подрагивающий будильник.
Я вертела его так и этак, жала на кнопочки, но стрелки загадочно тикали, не торопясь раскрыть свою тайну.
Я действительно не понимала.
И отчаянно завидовала тем, кто легко и непринужденно, вскидывая руку, ронял, – без четверти два!
Ах, что такое эта самая четверть? Попробуй пойми, что четверть и пятнадцать – это одно и то же…
И вот,
На трамвай – четверть. На сквер, в котором толпятся местные забулдыги – еще четверть. Три квартала, если считать по улицам. Целых три. Итого – полчаса.
Полчаса вечной, неделимой свободы.
Мое личное время, не отягощенное всеми этими «должен», «надо», «успеть».
Бутерброд бултыхается в животе, нотная папка бьет по ногам, а забулдыгам, похоже, до меня никакого дела нет, хотя, проходя мимо, я по привычке задерживаю дыхание и стараюсь казаться незаметной, почти невидимкой.
И только стрелки на часах заглушают звон отъезжающего трамвая, шорох листьев, прихрамывающие звуки гаммы из окна.
Я расстегиваю ремешок и заботливо перекладываю сокровище в кармашек куртки.
Но и это, пожалуй, не спасает меня.
Что-то тикает и грохочет, – назойливо, неутомимо, толкает в спину, – я ускоряю шаг, бегу, бегу.
Забор
Эти двое дяденек мне сразу понравились. Во-первых, тем, что они были дяденьки, а не тетеньки.
Тетенек в школе было завались. А вот дяденек – кроме завхоза и учителя пения (о нем отдельная история) – никого.
А тут – сразу двое, – высоких, по-своему даже элегантных, в плащах. С такими внимательными, очень внимательными глазами. Глаза-жучки – так я их назвала про себя.
Но это «про себя», а снаружи я вся лучилась и сверкала.
Еще бы, дяденьки ухватились за меня как за последнюю надежду.
Сейчас, вот сейчас эти «проверяющие» дяденьки поймут, что лучше меня…
В общем, забор я рисовала все сорок пять минут и еще десять минут перемены.
Все это время они (особенно один из них) входили, выходили, заглядывали, улыбались, качали головами.
Ну, уж я-то старалась!
Надо ли объяснять, что цвет для забора я выбирала достаточно долго, и остановилась на ядовито-лимонном – и красила его, – каждую штакетину, обведенную карандашом, закрашивала изнутри весьма старательно, – мне очень хотелось нарисовать лучший забор в мире!
Правда, уже в процессе закрашивания мне стало как-то… скучновато, что ли, и я пририсовала к забору слегка перекошенное здание с зарешеченными окошками, а у здания – множество синих человечков в колпачках – ну, как бы гномиков.