Счастливые люди
Шрифт:
Тетенька сонно проводила меня взглядом.
И чего ходят, – подумалось ей, – чего ходят, высматривают, вынюхивают.
Настоящий покупатель – он либо душевнобольной либо скучающая дама.
Иногда у полок трутся настоящие писатели. Но эти редко покупают. Глаз у писателя сытый, желчный, потухший. Пальцем тычет брезгливо, – а это что? Это разве книги? Это почему?
А бывают такие… жизнелюбы. Нервные живчики. Книжки кушают, будто морковку. Весело похрустывают, заглатывают, добавки просят. Уходящая натура, последнее поколение. Мандельштама
Этих тетеньки за квартал чуют. За городским сумасшедшим обычно плетется преданная девушка не первой и, увы, не второй свежести. Она тоже книгоман. Нешуточная страсть таится в уголках губ, в близоруких глазах. Точно сомнамбула, движется девушка по следам жизнелюба. Иногда их взгляды пересекаются, – ты видел? ты это видела?
Дрожащие руки выуживают искомое, – выносят на свет божий.
– Ты это видела? – О….стонет преданная девушка, прислонясь грудью к острому плечу библиофила.
Спящая тетенька приоткрывает сонный глаз.
Тут, главное, не спугнуть.
– Последняя, – небрежно замечает она как бы в сторону.
– Последняя, – точно эхо срывается с уст подруги библиофила, – и тонкие пальцы с треском разрывают подкладку, нащупывая ту самую смятую бумажку.
О подлинности
Тоска по неспешности одолевает меня, господа. По неспешности и, само собой, подлинности.
Сегодня, совершая обычный променад по направлению к супермаркету, открытому двадцать четыре часа в сутки, я затосковала.
Не то чтобы вдруг. Приступам неизбывной тоски я, знаете ли, подвержена с давних, весьма давних пор.
Ясное дело, переходный возраст, половое (да-да, вы не ослышались) созревание. Про половое созревание родители говорили, невольно понижая голоса, как будто оно, это самое созревание, явилось для них некоторой неожиданностью. Росла себе забавная веселенькая инфанта, – тугая, резвая, точно резиновый мяч, и тут на тебе, этакая неприятность.
Созревание обрушилось на инфанту подобно тяжелой болезни.
Вместе с вьющимися «не туда» волосами, утратой персиковой гладкости кожи и и предвестниками очень естественного (как оказалось) недомогания (это нормально, когда плохо, неудобно и противно, это даже хорошо, доча, – все это значит, что ты, слава богу, выросла и потихоньку превращаешься в шестипалое чудовище).
Вместе с предвестниками пробудившейся женственности инфанту постигли тяжкие приступы депрессии, спасаться от которых можно было только одним.
Книгами.
Только они, верные и давние друзья, способны были утешить ее, заносящую в специально заведенную тетрадь под названием «Дневник и разные мысли» сбивчивые
Только они способны были увести от постылой реальности, заставить забыть о тесном школьном платье, о внезапно и бесповоротно нагрянувшем уродстве (попробуй объясни красивой в прошлом девочке, что отныне никогда…), о блеклых зимних сумерках и прохудившихся рейтузах, в которых, о, боже, ноги инфанты выглядели такими… толстыми, что ли, ну, не то чтобы совсем уж толстыми, но не тонкими и не особо длинными, и вообще
Только они, эти самые молчаливые и преданные друзья, могли согреть и утешить в унылые будни, когда за окном – осенние дожди и смута, на душе кошки, а в зеркале…
Забраться под плед, свернуться калачиком, раскрыть ту самую, заветную, и… прощай, тяготы полового созревания и приступы острой хандры, из-за которой меня намеревались продемонстрировать какому-то психиатрическому светилу, но, слава богу, не сложилось.
О чем это я, друзья мои?
О неспешности, о подлинности шершавых бумажных листов, о сладости недочитанной и оставленной «на потом», когда будут сделаны уроки и сыграны гаммы, книге.
Где они, мои верные друзья, мои молчаливые соглядатаи?
Они уходят из моей жизни, как многое другое.
Половое созревание, по моим подсчетам, вроде бы закончилось. А приступы хандры…
Может, все-таки, причина не в нем?
Скажите, – робко произношу я, – скажите, у вас есть таблетки от грусти, от тоски по утраченному миру, по вчерашнему дню, по дню завтрашнему, в котором не будет места неспешности, по послезавтрашнему, в котором не будет меня?
Мне выдают порошки от бессонницы или учащенного сердцебиения, советуют чаще бывать на воздухе (что, я, собственно, и делаю, направив стопы в супермаркет, открытый двадцать четыре часа в сутки), мне говорят о витаминах и положительных эмоциях, об умении управлять ими, но никто не говорит об уходящих безвозвратно часах и минутах, о потерянных друзьях и мирах.
Про еду
Мама все переживает, что я не дышу воздухом.
Я не дышу воздухом, потому что тот воздух, который «нам дают», меня не устраивает.
Я не дышу им из духа противоречия. Оно у меня врожденное.
Конечно, со временем пружина ослабевает…
Но я держу руку на пульсе, уж будьте покойны.
«Деточка, но ты же не права! Ну, что тебе стоит попросить прощения?»