Счастливый брак
Шрифт:
— Это очень мило с вашей стороны, но не нужно меня провожать. Я хожу домой одна с первого класса.
Тем не менее они оба настояли, что пойдут, заботясь не столько о ее безопасности, сколько о том, с кем из них она эту безопасность обретет. Так первая попытка Энрике остаться наедине с Маргарет провалилась. Его старания даже не были вознаграждены прощальным поцелуем в щеку, напрасно потраченным на Бернарда. За поворотом на Девятую улицу их настиг порывистый холодный ветер. Они были тем более беззащитны, что построенный после войны жилой комплекс находился несколько в глубине, оставляя место для двадцати футов зеленого пространства — зрелище редкое для города и уж совсем невероятное для Гринвич-Виллидж. Все это торжество вкуса всего в одном квартале от безвкусицы, шума и дешевых витрин Восьмой улицы, где
— Спасибо! Спокойной ночи, мальчики. Я имела в виду, доброе утро! — и, бросившись к дому, на бегу выкрикнула: — Как я замерзла!
Энрике ничего не сказал Бернарду, пока они шли назад, и только у самых дверей пробормотал «спокойной ночи», с трудом взобрался на пятый этаж, рухнул в постель и тут же уснул, не имея ни сил, ни желания мастурбировать. Четыре часа спустя, злой и разбитый, он сполз с кровати с твердым намерением добиться победы в следующем раунде. Нужно было срочно что-то делать, чтобы утолить неукротимое желание быть с ней. Хоть он и не мог ничего припомнить наверняка, Энрике казалось, что всю ночь ему снилась только Маргарет. Выдержав паузу, достаточно долгую для того, чтобы сварить кофе в своей новенькой кофеварке «Кемекс» и даже выпить его, он набрал номер Бернарда. В ответ на еле слышное приветствие Энрике спросил:
— Ты проснулся?
— О-о, я уже давно встал. Я не мог долго спать, — сообщил Бернард таким тоном, будто это было страшно важно.
— Ага, я тоже чувствую себя полным дерьмом. Как с похмелья.
— Черт, да ты действительно не умеешь пить.
— Нет, я не имел в виду… Ну, неважно. Вообще-то я звоню, чтобы узнать номер Маргарет. Продиктуешь?
Наступила тишина. Энрике, вооружившись карандашом (твердо-мягким — он оценил иронию судьбы) и своим любимым блокнотом с разлинованными светло-зелеными страницами, смотрел на кончик грифеля и вслушивался в телефонное безмолвие, будто пытаясь различить некий код.
— Бернард?
— А зачем он тебе?
Энрике даже не задумался, почему ему задают такой дурацкий вопрос.
— Хочу ее куда-нибудь пригласить.
Опять молчание.
— Бернард?
— Э-э… Я… — Даже для лаконичного Бернарда паузы были чересчур длинные. Наконец он выпалил: — Я не хочу.
— Что? — Никакого ответа. — Почему не хочешь?
— Не думаю, что тебе следует с ней встречаться. — Это было сказано настолько безапелляционно, что Энрике не сразу нашелся. Он попробовал рассмеяться, решив, что Бернард его разыгрывает.
— Бернард? — нараспев произнес он, стараясь казаться непринужденным. — Кончай валять дурака. Какой?.. Давай, какой у нее номер?
— Я вовсе не шучу.
— Не шутишь? Ты действительно не дашь мне ее телефон?
— Нет, — сказал Бернард потрясающе бесцветным тоном. Просто констатировал факт.
— Почему нет? — проскулил Энрике, обескураженный уверенной категоричностью бернардовского «нет». — Ты сам собираешься с ней встречаться?
— Нет. Ты же знаешь. Я тебе объяснил: мы с Маргарет просто друзья.
— Тогда какая тебе разница?
— Тебе не нужно с ней встречаться. Ты не ее круга.
Энрике повторил каждое слово, словно осваивал новый язык:
— Я — не — ее — круга?
— Ну да. Мне пора, Энрике. Я работаю. Увидимся вечером за покером, о’кей? В семь, как договаривались?
— Ты не даешь мне ее телефон, но собираешься прийти ко мне играть в покер?
— Ага. Ну пока, до встречи. — И Бернард повесил трубку.
Энрике еще какое-то время прижимал ухо к динамику, будто надеялся, что Бернард вернется и скажет, что пошутил, а потом грохнул трубкой с такой силой, что она отскочила от аппарата, проскользила по столу и упала на пол, оставив отметину на глянцевом, недавно покрытом лаком паркете.
— В бога душу мать! — громыхнул Энрике и задумался о том, как же такое могло с ним случиться. Четыре года назад он давал интервью журналу «Тайм», а «Нью-йоркское книжное обозрение» объявило его первый роман одним из лучших произведений о взрослении в истории литературы. Девушка из Квинса внештатно работает художником-оформителем, а он «не ее круга»?
Энрике посмеялся бы над этим чудовищным лицемерием, позвонил бы всем общим знакомым и вместе с ними поиздевался бы над абсурдностью происходящего, если бы где-то глубоко внутри — и даже не очень глубоко — не соглашался с оценкой Бернарда. Да, он был не ее круга. Она — красивая, он — неуклюжий. Она — веселая и спокойная, он — вспыльчивый и неуравновешенный. Она явно понимает в сексе, он же едва не трясется от страха. Она общительная, уверенная в себе, с хорошим образованием, судя по всему, с нормальными родителями. Она легко ведет беседу, изящно отражает выпады; может, не умеет так хорошо рассказывать, как Энрике, ну и что с того? Он работает над этим день и ночь. Если бы она еще и истории лучше рассказывала, то впору было бы застрелиться.
Да, Бернард прав, она недосягаема для него. Но согласие с Бернардом отнюдь не убеждало Энрике, что именно эти мотивы руководили подавленным писателем, когда тот отказался поделиться номером Маргарет. Бернард сам хотел ее, знал, что никогда не получит, и делал все возможное, чтобы она не досталась Энрике.
После того как Сильвия его отвергла и он не слишком удачно завел роман на одну ночь, Энрике боялся женщин, как никогда раньше. Несмотря на это, социальный протест и соревновательный инстинкт оказались сильнее застенчивости и страха быть отвергнутым. Он знал, что Маргарет живет на Девятой улице. Он не запомнил номер дома, но может сходить посмотреть. В крайнем случае он может караулить ее в подъезде — впрочем, вряд ли у него хватит духа на этакое романтическое дежурство. Схватив с нижней полки справочник, любезно предоставленный телефонной компанией вместе с новым телефоном и новым номером, он стал искать Коэнов. Энрике знал: многие одинокие женщины в Нью-Йорке, чтобы оградить себя от телефонных молчунов и любителей говорить непристойности, либо платят, чтобы их не вносили в телефонную книгу, либо указывают только свои инициалы — последнее, впрочем, могло обмануть лишь самых тупых извращенцев. Подписка на «Таймс» заставляла предположить, что Маргарет могла пойти на дополнительные расходы и купить скрытый номер. Поэтому он с трепетом вел пальцем вниз по длинному алфавитному списку имен манхэттенских Коэнов, пока наконец не добрался до М, и — боже, какое счастье! — не увидел пять «М. Коэн»: две жили в Верхнем Вест-Сайде, две — в Верхнем Ист-Сайде, и одна, только одна-единственная милая М. — на Девятой улице. Именно так, М. Коэн, Девятая Восточная улица, дом 55.
Чувствуя, как в животе у него все переворачивается, Энрике потянулся за телефоном. Несколько раз глубоко вдохнул, но это не помогло. Он решительно набрал номер М. Коэн, зная, что если хоть на секунду задумается, то струсит.
Она ответила после третьего гудка, когда он уже был готов сдаться. В голосе слышалась хрипота — скорее всего, из-за их курительно-разговорного марафона; тем не менее тон у нее был веселый, и казалось, что она не прочь поболтать. Он сказал:
— Привет, Маргарет, это Энрике Сабас. Мы так давно не разговаривали, я решил, что пора позвонить.