Счастливый Мурашкин
Шрифт:
Мурашкину от обиды захотелось вдруг рассказать всё как было. И про лес, и про костёр. И про этого её друга, которого у неё нет… Только девчонка может такую глупость придумать!..
Он посмотрел в окно. Почки на тополе были ещё совсем маленькие. Даже не верилось, что весна скоро. А до лета ещё далеко, совсем далеко…
Мурашкин стоял молча.
А когда прозвенел звонок и он сел, Ленка Романенкова сказала:
— Вот видишь, я же тебе говорила! Вместе сидеть — ничего страшного. Я же знала, что ты настоящий друг…
Счастливый
Лицо у него было непонятное. Сердитое и совсем голое — ни бровей, ни ресниц. Вертит каждым глазом по отдельности и пыхтит. Хоть бы улыбнулся разок…
— Ну, что, сынок, нравится тебе брат?
Мурашкин хотел честно сказать «нет». Но когда поднял глаза и снова увидел счастливое мамино лицо, в котором было что-то новое, то не смог не улыбнуться в ответ.
Мама была в новом тёплом платке, белом, с серебряными блёстками. Этот платок очень шёл к новому лицу мамы. Мурашкину стало даже не по себе — такая красивая сегодня мама. Уезжала она в больницу бледная, с головной болью, и Мурашкин маму жалел.
В школе он сообщил, что скоро у него будет брат.
— А откуда ты знаешь? — спросила Романенкова, — Конечно, брата каждый хочет…
— Мама вчера в больницу уехала.
— Тогда точно будет, — сказал Эдик Одиноков. — У нас когда Колька родился, мать с ним целую неделю в больнице пролежала. Пока не привык.
— Счастливый ты, — вздохнула Романенкова. — А я прошу, прошу брата… Я бы его любила…
— Сначала орать будет много, — сказал Одиноков. — А потом — ничего, успокоится. Немного подрастёт — его фруктами всякими кормить будут, бананами…
Мурашкин очень любил бананы. Он затаил надежду.
И вот у него есть брат.
Мурашкин осторожно тронул кружевной край атласного одеяла и снова посмотрел на красивую маму, не зная, что делать дальше.
— Что же ты не даришь маме цветы? — подтолкнул его отец.
И Мурашкин протянул маме душистые гиацинты, приготовленные отцом вчера. Мама поцеловала его и сказала, как взрослому:
— Спасибо, дорогой!
Отец осторожно забрал у неё малыша, и они пошли к дожидавшейся на улице машине.
— Копия ты, — говорила мама отцу. — Мне его как принесли, я даже расстроилась: ничего моего.
— Глаза твои и нос, — успокоил отец. — И нижняя губа. Витька.
— Антон, — возразила мама.
— Ладно, там посмотрим, — сказал отец.
Увидев их, шофёр вышел из такси и распахнул дверцу.
— С пополнением вас! Парень?
— Сын, — сказал отец.
— Брат, — сказал Мурашкин.
И мама обернулась к нему:
— Сынок, Вовочка, совсем я про тебя забыла! Как он без меня, Серёжа?
— Нормально, — сказал отец. — Он теперь мужчина. Старший брат.
Ехали долго и почему-то молчали. Мурашкина поездили на переднее сиденье. Оборачиваясь, он видел, что и мама, и отец смотрят всё время на зажмуренное лицо брата и улыбаются. Ну на что там смотреть? Что он понимает? Да разве он настоящий сын? Почему у него лицо-то
Мурашкин смотрел вперед. По сторонам медленно текли узкие улицы, и частые светофоры задерживали такси. Скорей бы домой…
— Хорошо, что он весной родился, — сказала мама. — Тепло будет скоро.
— Да, — согласился отец. — Чуть подрастёт, а там и осень, фрукты…
— Бананы и зимой продают, — сказал Мурашкин, вспомнив обещание Одинокова. Но никто не обратил на него внимания.
Вдруг он нащупал в кармане лоскуток бумаги. И вынул счастливый билет, оторванный вчера в трамвае. Слева три тройки, а справа ноль, четвёрка и пятёрка. Значит, в общем — две девятки. И он обернулся к родителям:
— Мама! Смотри, что у меня есть!
— Что это?
— Счастливый билет! Две девятки. Вот, сосчитай сама!
— Глупенький! Разве в этом счастье? Да ты ещё совсем малыш у меня! — Мама потянулась к старшему сыну и поцеловала его в лоб.
— Тоже мне — старший брат! — проворчал отец. — Человек родился — вот это счастье!
— Мал он ещё, — дружелюбно сказал шофёр. — А вот другой так и век проживёт, а в чём счастье — не разберётся…
Как только брат появился в комнате, всё привычное сместилось. Вместе с озабоченными родителями суетился круглый стол. Он то отъезжал к окну, когда отец гладил пелёнки, то жался к буфету, когда семья присаживалась закусить, и наконец спрятался в угол, давая место детской кроватке, похожей на клетку с деревянной решёткой. Стулья, нагруженные бельём и новой посудой, скакали по комнате. Вздрагивал пугливо на тонких своих ножках забытый телевизор, потому что старый шкаф, стоявший всю жизнь слева от двери, поплыл вдруг, оставляя на паркете широкие белые полосы, к противоположной стене. Весь мир перестраивался по-новому.
Когда пообедали, мама заметила:
— Что-то ты, сынок, братом совсем не интересуешься. Хоть бы подошёл к нему, улыбнулся. Он ведь всё понимает.
— Я интересуюсь, — вздохнул Мурашкин. — А как его зовут?
— Виктор, — сказала мама.
— Антошка, — сказал отец.
— Виктор, — твёрдо сказала мама.
— Антоша, — ещё твёрже сказал отец.
Мурашкин пожал плечами.
— Пусть Вовка пойдёт погуляет, — предложил отец.
— Иди, иди, сынок, — поддержала мама. — Действительно. Подыши…
И Мурашкин пошёл на улицу.
В подъезде он встретил тётю Дусю из сорок третьей квартиры.
— Что, получили братишку-то? — Она обняла Мурашкина и шумно вздохнула. — Эх, друг ситный, вот так и жизнь пройдёт — не заметишь…
— А вы откуда знаете? — удивился Мурашкин, осторожно отстраняясь, как положено старшему брату.
— Как же мне не знать? Вместе живём, одной душой. И тебя маленького помню. Баловной ты был. Чуть что — к мамке на ручки. Ох и любила она тебя маленького! А теперь, значит, вырос, получается. Теперь любовь вся младшенькому пойдёт. Ладно, не горюй! Как брата назвал?