Щедрый вечер
Шрифт:
— Иди, скользкий, отсюда! — бледнея, понизил голос Василий Иванович. — Завтра же передашь свои дела.
— Не имеете права! Я, натурально, государственную копейку оберегаю! — взвизгнул Юхрим.
— А нам надо оберегать государство от таких болванов!
— Я и об этом скажу вышестоящим инстанциям! Я своего не подарю!
— Отворяй двери! — встал из–за стола дядька Стратон, и Юхрим сразу выскочил из хаты.
— Вот кому–кому, а мне достанется, — грустно сказала тетка Кристина, переглянулась с дядей Себастьяном, покосилась на стол и пошла хозяйничать к полке для посуды.
— За
— Спасибо.
— Кристина, бери рюмку! — приказал дядька Себастьян.
— Хватает хлопот и без нее.
— Чего это не полную налили ей?
— Это чтобы я ее слезами, как свою судьбу, доливала, — тетка Кристина коснулась рукой щек, на которых до сих пор бунтовали румянцы.
— За твое здоровье, Кристя.
— За ваше, люди добрые, — и молодица вытерла глаза.
— Ты чего?
Тетка Кристина доверчиво и грустно взглянула на Себастьяна:
— Послушались уши его языка, а теперь горя и ведром не вынесешь. Конечно!..
— И где мои глаза были, когда ты невестилась? — тихо спросил себя дядька Себастьян.
— Ой! — тетка Кристина вздрогнула и самой грустью прошептала: — В лесах тогда были твои глаза.
— И кого теперь винить, леса или себя?..
Молодица что–то тяжело отвела рукой от себя, вздохнула:
— Эт, не будем об этом… Не каждый встречает свое щедрое утро или щедрый вечер… Что теперь мой хитрый мацапура [32] вытворяет?..
32
Мацапура — неопрятная или неуклюжий человек.
Уже потом село узнало, что Юхрим после разговора с председателем уездисполкома метнулся с доносом и жалобой аж в Винницу. И там поразил, удивил и разжалобил работников губфинотдела своим коронным, откуда–то украденным предложением, что он, беспокоясь о государственном рубле, даже из–под гадюки извлекал копейку. Дело закончилось соломоновым решением: с Демка Петровича сняли налог, а Юхрима забрали работать в округ…
— А что это за паренек у тебя? — остро глянул на меня Василий Иванович.
— Михайлик! — одним словом ответил дядька Себастьян.
— Это часом не тот, что космографию читал? — прищурился председатель уездисполкома.
— Он самый!
— Так вот ты какой? — удивляется Василий Иванович и приближает ко мне сонный туманец своих непривычных глаз. — Очень хочется читать?
— Очень, — неловко говорю я.
— А как ты читаешь? От корки до корки и посредине немножко?
— И посредине немножко, — качаю головой и не сокрушаюсь.
— И что теперь читаешь?
— Эт!
— Ты чего загордился?
— О! Такое скажете, — начинаю печь раки.
— Как эта книжка называется?
— «Арабская земля и Магометова вера».
— А это тебе крайне надо знать? — и смех закружил вокруг меня, как танец.
Так что мне осталось делать? Тоже смеяться.
— И
— Беда? — сочувственно смотрит на меня Василий Иванович.
— Не так беда, как полбеды, — отходя, отвечаю ему.
— А читать же хочется?
— Аж душа болит.
— Вот этого я не хочу, чтобы у малого душа болела, — и Василий Иванович повел косой бровью на дядю Себастьяна. — Прошу тебя, при случае заскочи в Майдан — Треповский [33] — там теперь наилучшая библиотека.
— Это дело! — одобрительно кивнул головой дядька Себастьян и весело глянул на меня. — Там книжек — море!
— Ой! — самопроизвольно вырвалось у меня. Я сразу же с перепугу прикрыл рукой губы, а все засмеялись, даже отец Себастьяна дружески покачал печальной головой.
33
Теперь (на время написания романа) Майдан — Курилевский Хмельницкого района, Винницкой области.
А Василий Иванович вынул из кармана записную книжку, отодвинул от себя полумисок со студнем и начал на бумаге выписывать радость для меня.
Я все косился на веселые размашистые буквы, которые так подхватывали друг друга, будто готовились к танцу, и меня обсыпало то ли искрами, то ли звездами. От радости чуть ли не затанцевал на скамейке. Если везет, так везет головорезу!
— Теперь, мальчишка, наверное, начитаешься! — нацелил на меня Василий Иванович насыщенные улыбкой губы, вырвал листок с книжки и подал дяде Себастьяну. — Учись, выходи в люди!
Свадьба заиграла в моих ушах и душе, я совсем затихаю, прислушиваюсь к нему, дальше перевожу взгляд с дядьки Себастьяна на людей, а они наклоняют ко мне улыбающиеся, расцветшие глаза. И только отец Себастьяна почему–то вздыхает.
А в это время под окнами забухали шаги, засветилось, закружило рисованное в облике девушки солнце, и вечер зазвенел молодыми голосами:
То не з моря тумани,
То із коней пара…
Гей, гей, какая же это должна быть битва, когда с лошадей идет пар, как туманы с моря, когда стрелы падают, как мелкий дождик, а мечи блестят, словно солнце в туче?!
И колядки, и тихий Дунай, выплывающий из них, и всадники над Дунаем, и пар с коней, и струны кобзы старика Левка убаюкивали и убаюкивали и усыпили малого. Я уже не слышал, как разъехались гости, как дядька Себастьян снял с меня сапожки и накрыл соньку ежистым солдатским одеялом…
Меня разбудили скрип двери, топот чьих–то сапог и чудной смех. Когда я раскрыл глаза, у порога ровно стояла немолодая грустная женщина, а возле нее сиял хромовыми сапогами веселолицый милиционер, к которому прилипло диковинное прозвище — Хвирточка, и только из–за того, что он научился кричать на людей: «Закрой мне хвирточку» или «Открой мне хвирточку».