Щепка
Шрифт:
– Будни пенсионеров. Взгляните-ка вперед...
Она посмотрела туда, где поблескивали – сплошь белое и стальное! – башни зданий мэрии и Эмпайр-стейтс на фоне бирюзы неба.
– Фантастика! – воскликнула она.
– Это вам не Канзас, дорогая.
Взглянула на него искоса:
– При чем здесь Канзас?
Он улыбнулся.
– Не при чем, – сказал он. – Просто у вас выговор особый.
– Этого не может быть. У меня нет акцента. Специально занималась.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я – медиум, так сказать, обладаю способностью к
Впереди чего-то снимали телевизионщики. Пришлось сделать крюк.
– Вы упускаете из виду, – возобновил он разговор, когда опять пошли по дорожке, забирая влево, – что я режиссер. Ухо тренированное. – Он щелкнул пальцами по мочке. – Для непрофессионала – да, у вас нет акцента. Но в словах "хорошо" и "холодно" – ваше "х" с особым придыханием.
– Этого не может быть, – сказала она.
– Чуточка чуточная, самая малость, – сказал он, улыбнувшись. – Правда. Только очень одаренный профи в состоянии уловить. – Он отступил назад, давая дорогу рабочему парка в коричневой униформе. Тот толкал впереди себя тачку, доверху заполненную темной золой.
Поравнявшись с ней, он пошел рядом. Она сказала:
– Я нашла вас в книге "Золотой век телевидения", которую мы издали несколько лет назад.
– Потрясающее название, – сказал он. – Кто его придумал? Надеюсь, не вы?
– Очень хорошее название, – сказала она. – Сразу понятно, о чем идет речь, и на хорошем английском языке.
– Много там про меня направили?
– Не я над ней работала.
Они приближались к павильону на южной стороне озера. Опять обогнали бегуны. Повальная страсть к бегу трусцой, подумала она.
– Итак, книга вас потрясла?
– Чрезвычайно, – ответила. – И озадачила.
– Это вы насчет того, что моя карьера закончилась? Все просто. Стал алкоголиком, теперь вот вылечился.
– Простите, – сказала она, взглянув на него. – Рада, что сейчас все в порядке. Но я не это имела в виду, хотя... извините, кажется, я не должна об этом говорить. Уверена, что и вам не захочется.
– На букву "Т" и на букву "М"?
Она вздохнула, потом кивнула:
– Том Микс. Любимица публики, чего уж там!
Она улыбнулась.
– Вы, похоже, связываете нас вместе, – заметил Сэм.
– Да, – сказала она. – Она играла более, чем в двадцати пьесах, которые вы поставили.
– Особенно ее любили в "Стали" и "Крафте".
– У вас тоже есть заслуги. Две награды от Союза режиссеров и Эмми. И вдруг через год после ее смерти ваша карьера заканчивается.
– Какого сорта книги редактируете? – спросил он. – Жаркие поцелуи на фоне замков?
– Иногда, – ответила она.
– Так вот. Одно к другому не имеет никакого отношения, – сказал он. – Мы не виделись с ней до этого два или три года. Наши пути разошлись во многих отношениях. Я работал на побережье, снимал фильмы – по одному в неделю. Она – здесь, в мыльных операх.
Они пересекли террасу перед каменным павильоном. Миновали фонтаны. Там было особенно многолюдно. На скамейках, закинув ноги на спинки, развалясь отдыхали все
– Если хотите правду, – сказал Сэм, – она была не очень хорошая актриса.
– Я это заметила.
– И как человек – тоже. Тщеславная и алчная. Зоологическая эгоистка. Злая, даже злобная. Невнимательная к окружающим. Мелкотравчатая, я бы сказал. Я сходил по ней с ума.
– Почему же тогда?..
– Я сказал "сходил с ума". Кто может это объяснить? – он посмотрел куда-то вдаль и вздохнул. – Было великолепное утро. Телестудия. Народу полно. И вот...
Мимо промчались те самые подростки в красных костюмах. Бежали по одному и парами.
– Вы нигде не работаете?
– Иногда. Даю уроки. Мастерство актера, режиссура...
– А в этом доме давно живете?
– С самого начала, – ответил он. – Три года.
Они продолжали шагать.
Опять обогнали любители бега трусцой. Промчались подростки в красном.
– Если у вас возникает желание выяснить подробнее, могу добавить: благотворительность не обошла меня стороной.
– С какой стати я должна это выяснять? Вы говорите что-то не то. Каждый волен жить, где хочет. Прекрасный дом, один из лучших в городе.
– Фонд Карнеги – вот в чем дело, – сказал он. – Должен ли я рассказывать вам устав и программу фонда? Поддержка нуждающихся, имеющих отношение к искусству. Оплачивают квартиру, плюс пособие. А дом, кстати, идеально расположен. – Он улыбнулся ей. – На Девяносто третьей улице, прямо за углом – лечебный центр Смитера. Я там находился, когда дом еще строился. – Он посторонился, пропуская двух бегунов. Мужчина и мальчик. У одного на майке – "Слепой", у другого – "Поводырь". Крупными буквами.
Они вышли к эспланаде Девяностой улицы. Спустились по широким булыжным ступеням. Телевизионщики стояли в сторонке, наводя камеру на пешеходов, задирающих головы, чтобы полюбоваться яркой листвой деревьев.
– Ах как мило! – воскликнула она. – Нас покажут в новостях в шесть часов. Вот уж завтра на работе позубоскалят!
– Неужели я так плох?
– Прекрасно знаете, что я имею в виду.
– Не впадайте в панику, – сказал он. – Из любого положения всегда есть выход.
Они прошли мимо телевизионщика – тот направил на них камеру, при этом вскинул вверх руку.
Пересекли Пятую авеню. Пошли вдоль Девяностой улицы, мимо чугунного узорчатого забора, отгораживающего сад музея Купера-Хьюитта.
– Раньше в этом здании был дом ветеранов, основанный Эндрю Карнеги, – сказал он.
– Не знала этого, – заметила она, глядя на особняк из кирпича и камня. Архитектурный стиль а-ля Андреа Палладио...
– Это место поэтому называется Карнеги-Хилл. Когда он купил этот дом, здесь была ферма. Его сталелитейная компания позже стала знаменитой "Юнайтед Стейтс Стил". Я провел столько "стальных часов" на этой территории, что чувствую себя здесь, как дома. А вот в том доме жил Роберт Чемберс.