Щепки плахи, осколки секиры
Шрифт:
— Вот и крышка тебе, мудозвон! — прохрипел он. — Давно ты уже напрашивался, но, как говорится, лучше позже, чем никогда…
Продолжая удерживать обмякшее тело Зяблика, он попытался вспороть ему живот, но узкий кастильский кинжал, оружие сугубо колющее, на это дело годился плохо. Сделав в брюшине противника несколько дырок и вытянув наружу окровавленную плеть тонких кишок, Ламех посчитал, что этого будет достаточно.
— Лежи и подыхай в собственном дерьме, как сука поганая! — Он отшвырнул Зяблика
— Стой! — очнувшийся Цыпф ухватился за борта брички. — Куда мы? Назад!
— А хоть куда, только подальше отсюда, — сказал Кирилл. — Проиграли мы баталию, Лев Борисович.
— Назад! В бой! Немедленно! — Цыпф захлебнулся кровью, вновь хлынувшей из носа.
— Успокойся, тебе нельзя делать резких движений, — Лилечка почти силой уложила его на сиденье. — Да и кому ты там нужен сейчас? Лучше проверь, сколько у тебя патронов осталось.
Цыпф немедленно последовал ее совету и, передернув затвор, огорченно сообщил:
— Ни одного! Даже застрелиться нечем.
— Что за херня! — Ламех, уже собравшийся было возвращаться в месторасположение своего воинства, принялся осторожно ощупывать свой бок.
Ладонь, которую он затем поднес к самому лицу (словно не верил глазам своим), была густо перепачкана кровью и, судя по болезненной гримасе, — не чьей-нибудь чужой, а своей собственной.
Пуля, почти случайно выпущенная Зябликом, все же попала в цель, хотя в пылу потасовки Ламех сначала и не обратил на это внимания.
— Вот тварь чокнутая! — произнес он с тупым удивлением, вновь хватаясь за бок в том месте, в котором больные желчнокаменной болезнью ощущают печеночные колики. — Достал все же… Ну ничего, сейчас я тебя…
Ламех шагнул к Зяблику, скорчившемуся на земле в нескольких метрах от него, но внезапно безо всякой причины пал на колени. Поднялся он почти сразу, но, похоже, всякий интерес к умирающему врагу утратил. Не до этого сейчас было. В первую очередь надлежало позаботиться о собственном здоровье (про угрозу смерти у него даже мыслей пока не было).
Обильное кровотечение из раны свидетельствовало о том, что действие бдолаха, принятого не меньше часа назад, закончилось. Срочно требовалась новая доза.
Ламех нащупал бархатный мешочек, все еще болтавшийся у него на груди, но тот, распоротый почти пополам, был пуст. Ругаясь сквозь зубы, он бросился туда, где лежали рядком тела братьев Бабкиных, но, махнув рукой, вернулся с полдороги, вспомнив, очевидно, что такой мелкой сошке, как сотник, бдолах, ставший вдруг дефицитным, не полагается.
Пока Ламех, пятная кровью землю, бегал туда-сюда, Зяблик ногою подтянул к себе пистолет. Это отняло последние силы, и он, закрыв глаза, опять свернулся калачиком.
Боль была не такая уж и докучливая (по крайней мере, сломанная в запястье
Достигнув места схватки, отмеченного как обильными брызгами крови, так и глубокими следами сапог (можно было подумать, что тот, кто их оставил, собирался протоптать землю насквозь, аж до самой преисподней), Ламех опустился на четвереньки и принялся тщательно исследовать почву. Нетрудно было догадаться, что именно он ищет, но задачка эта была из категории тех, которые злая мачеха поручала некогда Золушке. Ветер успел разметать горсть сухой, мелко смолотой травы, а то, что осталось, вбили в землю сапоги дерущихся.
Ламех попытался встать (возможно, надеясь добраться до своих даже с простреленным боком), но это ему не удалось.
Только тут он понял, что обречен. Конечно, поверить в это ему, всегда балансировавшему на опасной грани, отделяющей жизнь от смерти, было не так-то просто. Однако новые безуспешные попытки подняться подтвердили жуткую догадку.
Тогда Ламех завыл, не то оплакивая несчастную судьбу, не то призывая на помощь своего жестокосердного кумира. Затем он принялся жадно пожирать землю, с которой перемешался вожделенный бдолах.
Он чавкал с таким усердием, что даже Зяблик разлепил глаза, дабы полюбоваться этой отвратительной сценой. Ламех греб к себе все, до чего доставали руки: рыхлую землю, вырванную с корнем траву, засохшее коровье дерьмо — и горстями запихивал в рот.
— Ну ты даешь… — пробормотал Зяблик, левой рукой поднимая пистолет. — Какой же ты ястреб после этого… Жук ты навозный, глист помойный… Ладно, не мучайся зря…
Он отлично помнил, сколько патронов осталось в магазине, и выпустил их все без остатка в Ламеха. Оставлять последнюю пулю для собственных нужд Зяблик не собирался. В преддверии скорой смерти было бы глупо лишать себя последних минут единственной и неповторимой земной жизни.
Если не принимать в расчет некоторых неудобств вроде жгучей боли в руке, тупой боли в животе и отвратительных звуков, издаваемых Ламехом (теперь, в минуты агонии, все, что он успел сожрать, полезло наружу, сдобренное кровью и желчью), в этих последних, быстро тающих крохах жизни было немало приятного: земля холодила разгоряченное тело, травка нежно щекотала лицо, муравьи с забавной бестолковостью суетились возле подсыхающих лужиц крови, пел ветер, глухо гудела земля, потихоньку мерк свет неба…