Щепотка пороха на горсть земли
Шрифт:
Цветные скалы, река, две лиственницы, сплетенные ветвями. Холмы. Еще одна река — широкая, порожистая, шумная. Город. Тихий, чужой, странный… Но тоже почему-то важный.
Он почти вспомнил, почти пришел по цепочке к самому себе, но новая вспышка перед глазами вышвырнула в другое… место? Пространство, время, действительность?.. Не понять. Серое, подвижное, с цветными пятнами в нем. Смутно знакомое. Или привычное и родное?
Сквозь серость протянулась мерцающая золотом нить. Зов. Властный, но ласковый. Противиться невозможно, да и не хочется. Тот, кто зовет, — родной, свой, нужный. Так будет правильно.
В следующее мгновение
А потом снова пришла боль. На этот раз — изнутри, откуда-то из живота, волной потекла по телу, выгибая его судорогой, ломая и перемалывая в пыль. И в этот раз он уже не мог кричать, потому что, кажется, не осталось легких, горла и рта, лишь пульсирующий сгусток острой кинжальной боли.
Он видел — не сознавал, но видел, — как плавятся и текут, меняя форму, его собственные руки и ноги. Не было больше тумана, не было шаманов, не было ничего. Только он сам — и нечто в нем, перекраивающее его самого. Не принесенное извне, а проступающее изнутри. Оно ворочалось и укладывалось, растягивая и обминая под себя его тело, словно новый жесткий сапог.
А потом все закончилось. Как-то незаметно, вдруг Дмитрий понял, что ничего больше не болит и не связывает, никто не пытается его остановить, что-то сделать с ним… Сделали уже. Не до конца понятно, что именно, но отсутствие боли было прекрасно само по себе, и несколько секунд он просто неподвижно лежал, дышал и даже глаз не открывал, а наслаждался ощущением легкости и свободы. Дышалось тоже очень легко, нос щекотало множество запахов — ярких, разных.
Сознание зацепилось за один из них — пряный, манящий, дразнящий, словно ласковая девичья ладонь, нежно касающаяся лица.
Аня.
Эта мысль потянула за собой сразу сотню других и тысячу ощущений. Странных, непривычных, но он понимал, что разбираться в них некогда.
Он ощущал это, как ощущают приближение грозы. Оно давило на нервы, билось где-то далеко, там, куда вел знакомый пряный запах. Оно зияло, как черная трещина в камне, только — невидимая обычному глазу. Безобразная, отвратительная, чуждая всему тому, что сейчас его окружало.
Подняться на ноги оказалось неожиданно легко. Рефлекторно подцепил кобуру, пусть и пастью — он понятия не имел, сумеет ли вернуться в человеческое тело, но бросать оружие был не приучен. Тем более когда предстоит драка с колдуном.
Бежать на четырех лапах оказалось удобно. Удобнее, чем на двух ногах. На краю сознания отчаянно толкались и бились вопросы и чувства, для которых еще придет время, а пока надо было спешить. Потому что дурная девчонка непременно влипнет в неприятности, если до сих пор не влипла.
А потом она ему все объяснит. Почему у него четыре лапы, как он с ними так ловко управляется и почему, черт побери, мир вокруг меняется с такой скоростью, словно он на литерном поезде мчится, а не перебирает своими мохнатыми лапами размеренной косолапой рысцой.
Лишь бы не пострадала, девчонка, а там он ей точно ремня задаст, раз в детстве недодали.
И если бы он действительно собрался претворить эти мысленные угрозы в жизнь, никаких проблем с этим не возникло бы: Анна и не подумала бы сопротивляться или возмущаться, потому что испытывала перед ним такой глубокий, жгучий стыд, что
В ушах звучал его напряженный голос, перед глазами стояло беззащитно распростертое на земле тело, и взгляд… Она его, наверное, в кошмарах видеть будет, столько в нем читалось злости, неверия и обиды.
Это ведь предательство. Она воспользовалась его доверием, добрым к ней отношением, обрекла на мучительное изменение, лишила выбора дальнейшего пути, и… Можно ли вообще такое простить? Она бы смогла? Анна очень в этом сомневалась, и от этого было еще горше.
Господи, хоть бы все прошло как можно легче. Она после первого переворота два дня лежала пластом и приходила в себя, настолько это было мучительно. А она родилась с этим, унаследовав от отца.
В семье жило предание о том, как две сотни лет назад, когда эти места только осваивались ее народом, Александр Набель, давний их предок, спас от голодного шатуна молодого чжурского шамана. Медведя убил, но и сам оказался смертельно ранен, и чжур, пытаясь помочь, соединил две души в одном теле. Здесь, на стыке трех миров, вышло то, что не могло получиться в любом другом месте, земля приняла Александра и он стал первым ее хозяином. И неприютный, суровый край переменился под его рукой.
Как это происходило, не знали и старые шаманы, но двудушие передавалось в семье, притом порой вопреки желанию наследника. Был случай, когда ребенок у бездетного и неженатого предка обнаружился случайно на стороне, родила его одна из бордельных девиц, у которой не только снадобье от нежелательной беременности не сработало, но и потом вытравить плод не удалось. Шаоци полагал, что это воля старших, небесных духов, которым по нраву было наличие этакого привратника.
Порой дар переходил спокойно, порой — болезненно. Одной из обычных трагедий их семьи была смерть матери Анны, которая оказалась слишком слабой для такого ребенка.
Девочек-двудушниц в семье было мало, всего три за двести лет, и им приходилось труднее: не всякий мужчина мог подарить одаренного ребенка. У первой из этих женщин одаренный сын родился от случайной связи с заезжим старателем. Вторая, Анина прабабка, оказалась слишком упряма и слишком любила своего мужа, и с ней случилась вовсе уж жуткая история: она по весне в зверином облике столкнулась с медведем, с ним и… Скорее всего, медведь тот и медведем никаким не был, обычный зверь никогда не посмел бы притронуться к хозяйке, это Аня прекрасно знала, но спокойнее от этого не становилось.
С рождения было понятно, что Анна — двудшница, но детство у нее было обычным, беззаботным. Первое превращение случилось в десять лет, и тогда же ей пришлось очень быстро повзрослеть. Так что к моменту смерти отца она была хоть и юна годами, но ответственность на себя приняла уверенно. Ни с землей, ни с людьми на ней она не испытывала сложностей: ее любили и немного жалели, ее род уважали. И все бы ничего, но в жизни Ани была одна проблема.
Она не хотела повторить участь своих предшественниц — ни первой, ни тем более второй, и когда ее сверстницы начали поглядывать на мальчишек с интересом, она начала их дичиться, потому что ни молодой шаман, с которым она подружилась, ни опекающая ее ведьма не могли с уверенностью сказать, что какой-то из городских мальчишек может стать тем самым, подходящим. Она твердо намерена была найти того, с кем не придется волноваться о будущем, и выйти за него замуж.