Щипач
Шрифт:
— Очень любопытно, — перебил Барсук Старший. — Чрезвычайно любопытно. А вот скажите, чисто теоретически, во время припадков ярости Стриж Парикмахер может быть способен ощипывать птиц? А потом забывать об этом?
— Чисто теоретически … — Мышь Психолог погрузилась в глубокую задумчивость, — чисто теоретически — да. Тем более что у Стрижа бывают всевозможные болезненные фантазии и сны на тему причёсок. Лысые птицы, к примеру грачи, начисто лишённые оперения, — одна из его фантазий. И лысые барсуки. Они ему часто снятся.
— Что?! — хором переспросили Грач Врач и Барсук Старший.
— Лысые грачи и лысые барсуки — такие у него бывают фантазии, — мстительно повторила Мышь.
— Какая подлость! — воскликнул Стриж. — Какая вы интриг!.. триг!.. триг-триг-триг-триг-триг!.. интриганка! — Он возмущённо
— Боюсь, господин Стриж, из потерпевшего вы превращаетесь в подозреваемого, — строго сказал Барсук Старший. — У вас был мотив для ощипа Мадам Куку. У вас случаются помутнения рассудка. Вам снятся лысые звери. Так что, если у вас действительно есть алиби, если вы и правда стригли Песца, пока Щипач расправлялся с вашей сводной сестрой Мадам Куку, и Песец может это подтвердить, — не щёлкайте клювом. Рассказывайте, где скрывается Песец.
— Хорошо. Только передайте Песцу, что я признался под пытками. И что он был и остаётся моим самым ценным клиентом. Если, конечно, Песец всё ещё жив. Потому что ваш Барсукот от меня направился прямо к Песцу. И при этом он был похож на злобный меховой шар с когтями и приговаривал: «Убью негодяя».
Глава 4, в которой есть мешок, когтеточка и дичайшая поэзия
Барсукот напряг лапу, с сухим щелчком выпустил обломанный на конце, чёрный от грязи коготь и яростно процарапал на стене корявую стрелку. Затем ещё одну. И ещё. Коготь хрустнул и сломался окончательно, у самого основания. Барсукот зашипел от боли и досады. Опять он позволил эмоциям взять над собой верх. Испортил ещё один коготь. А когти нужно беречь. Это оружие. Целых когтей у него осталось всего шесть штук. Поломанные когда ещё отрастут. Лишиться когтя в бою или карабкаясь по отвесной водосточной трубе — это одно дело. Но лишиться его в припадке раздражения — совершенно другое. Это недопустимо. Даже если весь мир против тебя. Особенно если весь мир против тебя. Он взял уголёк с пепелища и нарисовал ещё одну стрелку, указывающую на чёрный кружок в центре стены. Обвёл несколько полустёршихся надписей. Подобрал обломок когтя и приколол им к чёрному кругу клок белоснежной шерсти. Отошёл на несколько шагов — полюбоваться на обновлённую схему. Барсукот называл её своей Когтеточкой.
Вся стена была испещрена кружками, квадратами, пунктирными линиями и стрелками, вопросительными и восклицательными знаками, цифрами, одному ему понятными сокращениями, схематичными изображениями птиц и их перьев. В паре мест красовались настоящие перья, кривовато приклеенные смолой: перо сыча и перо стрижа, а также хвост ящерицы и кусочек яичной скорлупы. Паутина обозначений, сложная и запутанная по краям, постепенно упрощаясь, сходилась к центру, где многочисленные острия процарапанных и нарисованных стрелок гневно утыкались в единственный угольно-чёрный круг с приколотым клочком белоснежной шерсти и надписью, сделанной большими буквами: «ПЕСЕЦ».
За последние недели Барсукот сменил множество убежищ и в каждом создавал Когтеточку. Когтеточка была его стеной гнева. Его картой возмездия. Когтеточка была его независимым, уникальным расследованием.
Он оброс, линял, чесался от блох, шерсть свалялась серыми колтунами. Его некогда мягкие розовые подушечки лап покрылись мозолями. Поначалу он ещё рисовал на морде барсучьи полоски, а потом плюнул. Какая разница, на кого он похож, если видят его практически одни только крысы. Если сам он видит практически одних только крыс, вернее, одну только крысу. Если ходит теперь подземными крысиными тропами. От заброшенной норы — к полузатопленному подвалу, от подвала — к канализационному стоку, от стока — к гнилому пню, к пустому дуплу, к покинутому гнезду в корнях столетнего дуба и снова — к канализационном люку. До сих пор Барсукот понятия не имел, что возможно перемещаться в пространстве, практически не выходя на свет божий. Новый товарищ, Крысун, стал его путеводной звездой в беспросветном подземном лабиринте со множеством ответвлений, поворотов, ловушек, тупиков и неприметных лазеек.
Новый товарищ Крысун предупреждал его об опасностях, о крысином яде, о ловушках, о том, что пора уходить на новое место.
Новый товарищ
Новый товарищ Крысун привёл его и сюда, в Чёрный дом. За последние недели Барсукот сменил множество убежищ, но это подходило ему идеально. Пепелище. Покинутая нора. Сожжённая дотла и покинутая. Самое место для такого зверя, как он. Одинокого, загнанного и преданного. Ничего уже больше не чувствующего. Никого уже больше не любящего. Это пепел его надежд здесь, вокруг. Угольки его горячего сердца. Головешки его разрушенной жизни.
Вместо самки, белой и чистой, как первый снег, у него теперь тьма и вонь канализационных отверстий. Вместо друга и наставника, Барсука Старшего, — пепельно-серая крыса. Вместо лучшей на свете работы в Полиции Дальнего Леса — у него теперь Когтеточка.
Впрочем, нет. Не стоит так прибедняться. Теперь у него есть ещё кое-что.
Вернее, ещё кое-кто.
Тот, кто во всём виноват.
Тот, за кого ошибочно принимают его самого.
Тот, кого прозвали Щипач.
Иными словами, теперь у него есть Песец.
Связанный, обезвреженный, обезоруженный, крепко спящий Песец, который скоро придёт в себя. И вынужден будет ответить на ряд вопросов.
Крысун сказал, что Песец проспит часа два, не больше. Маленькая порция крысиного яда работает как снотворное. Крысун сам добыл яд из зернохранилища в Охотках (Нина Пална наивно полагала, что травит крыс, но крысы — умные звери, они знают, как пахнет и как выглядит яд, и едят его, только если у них бессонница, по чуть-чуть). Крысун сам рассчитал дозу. И ещё Крысун сам придумал, как заставить Песца эту дозу принять.
Песец скрывался на заброшенной скотобойне в Охотках. Казалось бы, придумать более ненадёжное и неизобретательное убежище было сложно. Во-первых, рядом собаки. Во-вторых, рядом люди. В-третьих, любому зверю Дальнего Леса известно, что скотобойня в Охотках стоит пустая с тех пор, как Нина Пална стала вегетарианкой. И, следовательно, там может кто-то скрываться. Именно скотобойню проверили в первую очередь, когда искали его, Барсукота. Однако, немного поразмыслив, Барсукот пришёл к выводу, что, выбрав в качестве убежища скотобойню, Песец проявил не глупость, а расчётливость и наглость, граничащие с гениальностью. Потому что, во-первых, собаки в Охотках в любом случае лают постоянно: то территорию защищают, то скандалят друг с другом, то не могут сдержать эмоций при виде кота. Вероятно, они лают и потому, что чуют Песца, — только кто будет разбираться в оттенках лая таких пустобрёхов? Во-вторых, что касается людей: конечно, они с удовольствием сделали бы из Песца воротник. Только им и в голову не может прийти, что дикий зверь способен обнаглеть до такой степени, чтобы поселиться у них прямо под носом. Ну и в-третьих, Песец обосновался на скотобойне уже после обыска. Таким образом, он выбрал единственное место во всей округе, которое обыскивать в ближайшее время уже точно не будут.
И всё же — вот он, расчётливый, обнаглевший, привыкший к безнаказанности Щипач. Лежит в мешке со связанными лапами, с кляпом в пасти, грязный, в чужой сожжённой норе. В чужом Чёрном доме. Что привело его сюда? Всё та же наглость. А ещё избалованность и самовлюблённость. Будучи наглым, избалованным и самовлюблённым, Песец влип во всю эту историю со щипачеством. О, конечно, он не знал, что так повернётся. Он вообще не собирался быть Щипачом. Но даже влипнув, Песец продолжил быть наглым, избалованным и самовлюблённым. Вместо того чтобы затаиться и залечь на дно, он пригласил к себе на скотобойню Стрижа Парикмахера, чтобы тот красиво уложил ему шёрстку и распутал усы. Про таких помешанных на собственной внешности зверей дичайший лесной поэт Лисандр Опушкин (Барсукот нашёл в Чёрном доме полуобгоревший томик Опушкина и от тоски прочёл его весь) не зря когда-то сложил гениальные строки: