Щипач
Шрифт:
— Это не мой случай, — оскорбился Песец. — Я не горбатый, не кособокий и не люблю самку хомяка.
— Это детали, — пробормотал Барсукот. — Так … Дальше тут страницы сгорели … Но это не очень важно … Самое главное уцелело. Вот. То, чего не учёл хомяк. И ты тоже не учёл. Побочный эффект птичьего молока:
…Выпив птичье молоко, Хом подпрыгнул высоко, Трижды перекувырнулся, Страшным монстром обернулся: Морда — бешеный оскал. Зарычал и поскакал. Он когтями потрясал, Он стволы дубов кусал! Сильным стал и распушился, Но рассудка он лишился. И кукушку, и сыча Изодрал он, хохоча ……Понял, да? — Барсукот захлопнул книгу. — От этого молока сходят с ума. И становятся маньяками. Щипачами! Хомяк стал Щипачом. И ты стал Щипачом. В моём расследовании всё сходится! Ты даже ощипал ровно тех же птиц — сыча и кукушку! А дальше тут страницы сгорели, но в самом финале ты собираешься …
— Я правильно понимаю, — перебил Песец, — что ты построил своё независимое расследование на зверушкиных сказках в изложении Лисандра Опушкина?
— Это не зверушкины сказки, а зверская мудрость веков, — нахмурился Барсукот.
— Ну что ж, при всём уважении к вековому хомяку и его зверскому оскалу, вынужден признаться, что я его подвиг не повторил. И птичье молоко не выпил.
— Куда же оно, по-твоему, делось? — с иронией спросил Барсукот. — Мне даже интересно, как ты будешь сейчас изворачиваться.
— Меня ограбили, — ответил Песец. — Отобрали молоко и чуть не убили.
— Наглая ложь, — сказал Барсукот.
— Чистая правда.
— Кто же тебя ограбил?
— Не знаю. Какой-то зверь. Было темно. На морде у него была маска. Действовал быстро и ловко. Говорил шёпотом.
— Запах? — быстро спросил Барсукот.
— Запах противный. — Песец задумчиво потянул носом воздух. — Такой же, как от тебя.
— Что он тебе сказал?
— Он сказал, чтобы я не вздумал кричать. И что он хозяин ситуации. Ну, то есть примерно то же самое,
— На что ты намекаешь, Песец? — прошипел Барсукот. — Что тебя ограбил я?!
— Я ни на что не намекаю, — кротко отозвался Песец. — Просто отвечаю на твои же вопросы. Но, если тебе интересно моё мнение, чисто теоретически можно предположить, что в припадке безумия маньяк совершает действия, о которых потом не помнит, не так ли? Например, начитавшись баллад Опушкина, идёт отнимать у мирного зверя птичье молоко, а потом выпивает его и начинает воспроизводить сюжет баллады, ощипывать названных в ней птиц … То есть, грубо говоря, все эти действия совершает его тёмная половина. А светлая половина ничего при этом не подозревает …
— У меня нет никакой тёмной половины. — Барсукоту стало не по себе.
Из подвала послышался едва уловимый шорох. Вот, значит, где притаился Крысун. Барсукот дёрнул ухом и покосился на Песца. Тот ничего не заметил. Мудрый Крысун знал, что у Барсукота исключительно тонкий слух, и посылал этот сигнал, этот лучик добра и поддержки только ему.
— И я помню все свои действия, — уверенно добавил Барсукот.
— Что ж, замечательно. Я за тебя рад. Может быть, раз у тебя нет тёмной половины и ты всё помнишь, ты меня развяжешь? У меня ужасно затекли лапы. Тот зверь, что забрал у меня молоко, оставил меня лежать связанным, но ты ведь не такой, правда?
— А если ты всё-таки врёшь? — Барсукот не знал, как правильно поступить. С одной стороны, ему не хотелось быть своей тёмной половиной и держать связанным невиновного зверя. С другой стороны, не хотелось дать себя обмануть.
— Я говорю правду, — устало сказал Песец. — И я могу пройти проверку на лжееже. Да, я готов сесть на ежа и повторить свою историю слово в слово. И ещё. У меня жуткая аллергия на молоко. Это может легко подтвердить Грач Врач. Я бы никогда не стал пить молоко — ни коровье, ни птичье. Я от этого распухаю и весь чешусь.
Глава 5, в которой Барсук теряет достоинство
Барсук Старший прикрыл глаза: затылок раскалывался. Супермышь металась между дубом и скотобойней, беззвучно разевая треугольную пасть. Раз за разом она взмывала в небо, а затем неровным, непредсказуемым зигзагом пикировала вниз и вбок, словно собиралась убиться о стену скотобойни или о ствол дуба, но в последний момент отскакивала — и снова взмывала. Охотничьи псы следили за её перемещениями, покачиваясь из стороны в сторону и тоскливо поскуливая. Им тоже было нехорошо.
Грач Врач в очередной раз проверил пульс воробушка Роберта и измерил температуру. Пульс нитевидный, температура значительно ниже нормы — что неудивительно, ведь Роберт теперь совсем голый, клюв заострился и побелел. Грач покосился на кучку сожжённых воробьиных перьев в дупле дуба, поплотнее укутал Роберта в шерстяной плед и заботливо погладил крылом. Воробушек был без сознания, но Грач Врач верил, что ласковое прикосновение полезно любому зверю в любом состоянии.
— А вас уже меньше знобит? — спросил он Барбару шёпотом, словно боясь разбудить Роберта.