Щит героя
Шрифт:
Еще до знакомства с Пресняковой мне рассказывали, что ее стремительная карьера началась внезапно. Когда-то по этому поводу ходили всякие сплетни, но потом поутихли, рассеялись. Чтобы внести ясность, я осторожно навел Анну Егоровну на эту тему, и она легко пошла мне навстречу.
– Девчонкам на стройке всегда трудно. А раньше было еще труднее. Сейчас нас много, а тогда женщины-строители в меньшинстве находились. Терпели и ругань и насмешки - всякое тогда бывало.
Ну вот, приехал на стройку какой-то начальник. Говорили - шишка! Вокруг прорабы, мастера вьются,
– Как, трах-тарарах, заработок, трах-тарарах, довольна ли?
А мне так обидно стало, возьми и скажи:
– Между прочим, я женщина, и слушать ваши подлые слова мне противно!
– Женщина?! Трах-тарарах, так это еще проверить надо, трах-тарарах, убедиться...
Как я тут развернулась и ото всего плеча по физиономии ему съездила, не помню. Девка я была здоровенная: он и с подмостьев брык...
Он брык, а меня с работы - брысь! "За нарушение трудовой дисциплины, граничащее с хулиганством". Ну и так далее...
Что делать? Жалостливые бумаги писать? На другое место идти? Обидно. Правда-то моя... Подхватилась и прямым ходом в приемную к Калинину. Рассуждение имела самое простое: Михаил Иванович - человек рабочий, должен мою обиду понять. Пусть изругает, что волю рукам дала, но вступится. Надеялась я. Пришла в приемную, говорю: так и так, хочу лично к товарищу Калинину обратиться. И что же? Допустили.
Калинин выслушал Анну Егоровну, заставил начальника принародно извиниться и только после этого разрешил ему сдать дела. Давняя история, но Преснякова вспоминает ее с радостным изумлением:
– А кем я была? Ноль без палочки! Подай, прими... После того случая перевели меня из подсобниц в штукатуры, потом малярничала, плиточницей работала, бригаду отделочников дали...
– Однако от бригадиров до звания депутата...
– сказал я.
– Все тот же случай. Как меня на работе восстановили, девчонки и говорят: сходи, Нюрка, в трест, вытряси новую спецуху, а то невозможно уже смотреть, в чем мы ходим. Ну я пошла.
– А ты кто такая?
– спрашивают меня в тресте.
– Как кто? Работница. Преснякова моя фамилия...
– Ты к Калинину ходила?
– Опять идти?
С того дня и пошло: в президиум меня, в местком, в райисполком...
Заметьте, Анна Егоровна старалась все отнести за счет случая, изображала дело так, будто забавная нечаянная история повернула ее жизнь, а о своей самоотверженной работе и словечком не обмолвилась. Такой уж характер - не хвастает!
После этого разговора я довольно долго не видел Анну Егоровну. Сначала она уезжала с делегацией строителей в Варшаву, потом была в отпуске, потом готовилась к какому-то ответственному республиканскому совещанию. И может быть, это к лучшему: было время подумать, взвесить, еще раз оценить узнанное...
Как же должна была измениться бывшая деревенская девочка,
И когда мы снова встретились, я спросил:
– Скажите, Анна Егоровна, что дала вам Москва за те годы, что вы живете здесь?
– Сначала Москва меня как есть переломала всю, потом собрала по-новому... Когда приехала, чего я только не боялась - трамвая, подъемного крана, милиционеров, а всего больше толпы.
– Говорите, боялись, а сами к Калинину пошли, - заметил я.
– Пошла. А думаете, не страшно было? Еще как! Только когда за правдой идешь, сама того не замечая, храбрее делаешься.
– И Анна Егоровна взглянула на меня с вызовом: что, дескать, не согласны или я неправильно говорю?
"Это тоже надо запомнить, - подумал я, - когда человек идет за правдой, он делается храбрее..."
Тут я дошагал почти до самого Крымского моста и, поворачивая назад, случайно взглянул в сторону реки. Там на берегу, облокотясь на гранитный парапет, стоял паренек. Задумался. И хотя лица его было почти не видно, в фигуре, осанке мелькнуло что-то знакомое.
Отвлекаться от своих медленно катившихся мыслей мне не хотелось, но мальчишка молчаливо и настойчиво притягивал к себе. Помимо воли я приблизился к пареньку и, когда разглядел его как следует, замер на месте.
Петелин.
Трудно представить, чтобы сын мог быть так похож на отца: совершенно отцовские черты лица, и стать, и как две капли воды совпадающий рисунок глаз, губ, носа. Только волосы были темные, будто перекрашенные...
– Петелин?
– спросил я.
– Допустим, Петелин, и что дальше?
– не проявив никакого удивления, откликнулся мальчишка.
"Однако, - подумал я, - любезностью ты не страдаешь".
– Ты очень вырос, Игорь, и стал ужасно похож на отца.
– А почему бы мне не быть похожим на с в о е г о отца?
– Ты меня, конечно, не помнишь?
– Я назвался.
– Фамилию помню, а в лицо нет.
"Надо же, вчера мне совершенно случайно попалась на глаза карта Пепе, а сегодня я нежданно-негаданно встретил его сына", - мелькнуло в голове.
Впрочем, такая ли уж это случайность? Не попадись мне накануне карта Пепе, не засни я с мыслями о нем, едва ли обратил бы внимание на паренька, склонившегося над рекой. Во всем есть свои связи, более или менее заметные...
Мы уже довольно долго просидели на скамейке, а разговор все не налаживался. Я о чем-то спрашивал, Игорь отвечал.
– Что Ирина делает?
– Ирина была старшей сестрой Игоря.
– Докторша.
– Довольна?
– Довольна.
– А мама?
– Ей-то чего? Завела себе мужа...
– Что значит "завела"?
– спросил я, неприятно пораженный тоном Игоря и откровенно наглой улыбочкой.
– Обыкновенно, как все заводят.
– Плохой, что ли, муж?
– снова спросил я, пытаясь понять, откуда идет совершенно открытая неприязнь. Игоря к этому неизвестному мне человеку.