Щит и меч. Книга первая
Шрифт:
Люди без родины. Нет у них имен — только клички. Нет прошлого. Не будет и будущего. Они знали, что народ, имя которого было записано в их анкетах, хранимых специальной службой, не простит им преступлений против его чести и свободы. Впереди одно: к репутации негодяев предстояло прибавить славу палачей.
Их хорошо знала берлинская, мюнхенская, гамбургская криминалки. Некоторым из них понадобилась бы вторая жизнь, чтобы отбыть наказание за все черные дела, которые за ними числились.
Не было закона, который охранял
И чтобы оказаться вблизи этих людей и понять, кто они, Вайс придумал себе на воскресенье работу в гараже.
Он оставил ворота распахнутыми. И услышал русскую речь, русские слова, не видя еще, кто их произносит.
Приглушенный баритон, заглатывая букву «р», лениво мямлил:
— В сущности, имеются четыре защитных механизма, маскирующих страх смерти: секс, наркотики, крайний рационализм и агрессия.
— Фрейд, — вставил кто-то небрежно.
— Возможно. И поскольку концепция «каждый человек — мой враг» — главный фокус мышления, убийство ближнего и дальнего не только современно, но и необходимо для сохранения общества…
— Научился крестить обеими руками. Ты бы лучше о бабах, — посоветовал кто-то сиплым голосом.
— Извольте, — согласился баритон. — Тут я видел пожилую фею с развитыми до неприличия, ну прямо как галифе, бедрами. Представьте, отвергла в силу моей расовой неполноценности.
— Ты бы за свои дела попросил звание арийца.
— Я напомнил шефу о своих заслугах, но он в крайне нелюбезных выражениях обещал меня повесить, если я еще хоть раз попробую заикнуться.
— Только правда убивает надежды, — высокопарно заметил баритон. — Оставьте Зубу его заблуждения о себе самом. Пусть живет на благо Германии — нашего великого союзника. Что касается меня, то я никогда не испытывал потребности в высокоморальных поступках и, надеюсь, не испытаю.
— А суд божий?
— Я рассчитываю, что всевышний разделяет мою концепцию.
— Ты бы не ножом, а пером зарабатывал. Почему бросил?
— Не бросил, а выгнали. Неосмотрительно осуществил молниеносный способ обогащения. Слишком шумный процесс получился. Возможно, если б отправил в небытие соотечественницу, а не немку, все б и обошлось.
— Сколько тебе дали?
— Смягчили. Я утверждал на суде, что любил старуху бескорыстно. А убийство совершил в состоянии аффекта, вызванного ревностью.
— И долго ты с ней путался?
— Познакомился в цирке, когда выступал в труппе наездников под предводительством Шкуро, а раззнакомился через год-полтора.
— Побатрачил…
— Что ж, постигла судьба Германа из «Пиковой дамы»: ни денег, ни старушки.
Сиплый проговорил задумчиво:
— А все-таки есть в этом какое-то мистическое совпадение… Николая сослали в Тобольск, в нескольких верстах от него село Покровское — родина Гришки Распутина. — Вздохнул: — Эх, Россия!
— Я
— Брось, — спокойно отпарировал сиплый. — Да не махай кулачишками. Дам по харе так, что потом, как после пластической операции, ни один мужик не узнает бывшего своего барина.
— Узнают! — зловеще пообещал тенор. — Узнают…
— Так тебе немцы и отдадут усадьбу, держи карман шире!
— Господа, — баритон звучал барственно, — вы слишком далеко зашли, вы не имеете права обсуждать планы Германии в отношении бывшей территории России.
— А кто накапает?
— А хоть я, — ответил баритон. — Я. Если, конечно, ты не доложишь раньше.
— Сволочь!
— Именно…
Кто-то рассказал:
— Когда я отбывал срок в Бремене, нас гоняли на работы в оружейные мастерские, а потом, прежде чем пропустить обратно в камеры, просвечивали каждый раз рентгеном: проверяли, не спер ли кто-нибудь инструмент из цеха. А говорят, будто облучение отрицательно отражается на способностях.
— А на черта тебе эти способности?
— Ну, все-таки…
— А я, господа, первое, что сделаю, — закажу щи и расстегай. Ну такой, знаете…
— Ты лучше жри поменьше, не набирай лишнего веса. Будут кидать с парашютом — ноги переломишь. Со мной был один такой субчик — сразу ногу себе вывернул. Пришлось исцелить — из пистолета.
— Ну и дурак!
— А что? На себе тащить в советскую больницу?
— А ты бы как хирург — ножичком!
— Эх ты, мясник!
— Будь спокоен, если попаду к тебе в напарники, облегчу бесшумно.
— Если я тебя раньше на стропе не вздерну.
— Ну зачем опять грубости? — умиротворяюще проговорил баритон. — Весна, скоро пасхальные дни.
— Где ты их праздновать будешь?
— Где же еще, как не в российских Рязанях?
— Вот и отволокут тебя в Чека. Будет там тебе пасха!
— НКВД, — строго поправил тенорок. — Не надо быть такими отсталыми.
— Вызубрил…
— А что ж, с двадцатого года не был дома.
— Ничего, не плачь. Скоро обратно кинут.
Вайс вышел из гаража с надутым баллоном в руках, сел невдалеке от этих людей и внимательно осмотрел баллон, будто искал на нем прокол. Потом прижал баллон к уху и стал сосредоточенно слушать, утекает воздух или нет.
Высокий, тощий, с хрящеватым носом, не оборачиваясь, спросил по-русски:
— Эй, солдат, закурить есть?
Вайс сосредоточенно вертел в руках баллон.
— Хочешь, я сам дам тебе сигарету? — снова спросил шепелявым баритоном долговязый.
Вайс не прерывал своего занятия.
— Да не бойся, ни черта он по-русски не понимает, — сказал коренастый. И спросил по-немецки: — Эй, солдат, сколько времени?
Вайс ответил:
— Нет часов. — И обвел твердым, запоминающим взглядом лица этих людей.