Щит
Шрифт:
Отпечатки Дренгов оставались неопровержимыми.
Уставившись на этот свет, Ревик внезапно увидел Элли, стоявшую перед ним в грязном дворике. Рука Териана сжимала её горло, и она балансировала на цыпочках. Она была голой, покрытой синяками, многие из которых оставил он сам. Она орала на него, хоть Териан и держал её за ошейник… говорила ему не беспокоиться о ней.
От вида её, так близкой к нему, такой реальной вопреки расстоянию между ними, все обрушилось на Ревика.
Его сердце болело — болело так сильно, как ничто и никогда за всю его жизнь.
Однажды он сказал Териану, что переметнётся,
Где-то в этом мгновении колебания Ревик осознал, что его разум принял решение ещё до того, как он на самом деле обдумал вопрос.
— Брат Ревик! — сказал Балидор вслух.
Ревик не повернулся, но крепче стиснул зубы.
Смахнув лидера Адипана из своего света, он взял ключи, предоставленные Врегом, теперь уже разозлившись. Не глядя ни на кого, он позволил серебристым нитям резонировать с его aleimi, игнорируя тревогу, которую он ощущал от Балидора… и дрожь, которая пробежала по нему от того, как легко данная частота все ещё встраивалась в его собственную структуру.
Через считанные секунды Ревик осознал, что адаптирует их вес, перестраивает себя с учётом этой добавившейся структуры, с учётом умножения его света от того, что держало бразды на другом конце.
На мгновение он замер совершенно неподвижно, глядя в перспективу, на которую он не смотрел уже лет сорок.
Такое чувство, будто ему суждено находиться здесь.
Ощущалось это как возвращение домой.
Глава 36
Принадлежащая
Я не могла видеть. Вспышки полыхали перед моими глазами, ослепляя меня.
Я ощутила слабую благодарность за то, что на мне есть одежда, хотя я знала, что это помогало лишь относительно. Наплыв тел толкал в направлении, противоположном тому, куда я пыталась идти, зажатая между охранниками и державшая скованные руки перед лицом.
Люди трогали меня везде, куда могли дотянуться, и они не очень-то деликатничали. Я слышала треск рвущейся одежды, ощутила, как их пальцы ласкают голую кожу. Я знала все это в какой-то части сознания, но продолжала смотреть прямо перед собой, стискивая зубы, чтобы сохранить спокойное выражение.
Я стала одной из тех персон в новостях — тех, которые способствовали продажам таблоидов и просмотрам основных сетей. Тех, над чьими фотографиями красовались кричащие заголовки. Тех, которые всегда умудрялись выглядеть обкуренными в то мгновение, когда камера ловила неподвижный образ их реальных лиц, не скрытых аватарами.
В моем случае это правда.
Прежде чем вертолёт приземлился, Териан вогнал мне в шею ещё один полный шприц чего-то там.
Это сработало на мне практически мгновенно, одурманив ещё до того, как он закончил расстёгивать ремни, удерживавшие меня в смирительном кресле в задней части военного транспорта. Когда он помог мне выйти за дверь, я едва не упала, накренившись в сторону, пока он не стиснул рукой мою талию и не дёрнул меня вверх.
Уверена, в массовых лентах я выглядела пьяной или совершенно распутной.
На моем изображении, конечно же, не будет аватаров.
Я была террористкой; они могли безнаказанно показывать моё настоящее лицо. Даже мёртвые люди имели больше прав на сокрытие их настоящей внешности, чем я. Я никогда больше не сумею поддерживать анонимность
Если так подумать, у меня никогда и не было этой анонимности.
Однако эти изображения будут актуальными. Те фото, которые новостные ленты транслировали после смерти моей мамы, относились к периоду старших классов и колледжа. Мои волосы были не такой длины, не такого цвета, даже не такой текстуры. Моё лицо теперь выглядело иначе. Более худым, угловатым. Мои скулы сильнее выделялись.
Если верить Джону, мои глаза даже поменяли цвет.
О, и я стала выше.
Скандинавский Териан оставался подле меня, пока мы протискивались через толпу репортёров, ждавших на вертолётной площадке Белого Дома. Он крепко обхватывал меня рукой, пока охранники вели меня по газону Белого Дома в знаменитое здание.
Никто не заметил мальчика, шедшего за нами по пятам.
***
— Вы можете объясниться? — произнёс резкий голос.
Я подняла руки в наручниках, растопырив пальцы и моргая от ультра-яркого света. Териан схватил цепочку между наручниками и опустил мои руки обратно на колени. Я с трудом сосредоточилась на репортёре.
— Прошу прощения?
— Как вы оправдаете себя? — спросила блондинка. Её органическая гарнитура пульсировала ярко-синим цветом, который говорил мне, что каждое моё слово, даже сказанное шёпотом, скорее всего, услышат миллионы людей.
Оправдать себя? Я поразилась. Она ожидает, что я на это отвечу?
Даже под наркотиками ситуация казалась нелепой.
Диваны с узором «огуречик» стояли лицом друг к другу, между ними находился журнальный столик из полированного клёна. На столике стоял фарфоровый чайный сервис, а также серебряный поднос с бутербродами из огурца и хумуса. Мы с Терианом сидели в Овальном Кабинете на двухместном диванчике, стратегически расположенном между двумя диванами, прямо перед журнальным столиком.
Самый знаменитый обитатель Овального Кабинета не присутствовал.
Скандинав отрешённым жестом прикоснулся к ошейнику на моей шее, позируя для камер, снимавших на заднем плане — серьёзный, задумчивый, привлекательный.
— Не уверена, что вы имеете в виду… — начала я, взглянув на него.
Женщина повысила голос и заговорила медленно, словно считала меня глухой или, может, слабоумной.
— Вы считаете себя террористкой? — сказала она.
Я представила драматичную музыку, раздавшуюся на фоне её смелого вопроса кровожадной видящей, после чего на экране покажут крупным планом её решительное, праведное лицо. Я не улыбнулась, но какой-то циничной части меня хотелось это сделать.
Однако Териан тренировал меня перед интервью. Он предупредил, что если я буду выглядеть хоть сколько-нибудь забавляющейся, это выставит меня как минимум высокомерной.
А в худшем случае — откровенно сумасшедшей.
Конечно, я знала, кто она такая. Я выросла, видя людей вроде неё на экране телевизора в своей квартире в Сан-Франциско. Я даже время от времени смотрела новости в Индии. Она — одна из тех журналистов, которые заработали репутацию, задавая острые вопросы и добираясь до правды. Однако я не знала никого, кто верил бы в это, даже когда я жила в Сан-Франциско.