Считайте это капризом…

Яковлева Елена Викторовна

Пока один милиционер связывался со «Скорой», второй сидел рядом с Мариной и смотрел на нее добрыми участливыми глазами.

Глава 24

МРАЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ СБЫВАЮТСЯ

По странной иронии судьбы, «Скорая» доставила Марину в ту самую больницу и в то самое травматологическое отделение, где она уже успела побывать, когда выясняла судьбу фотографа с желтым попугаем. Впрочем, при чем здесь судьба со своей иронией, если больница в городке одна? Маленькая и сухая врачица, которой на вид было лет восемьдесят или около того, довольно больно ощупала Марину

своими костлявыми холодными пальцами и буркнула в ватно-марлевую повязку:

— Не вижу ничего серьезного, только ушибы мягких тканей.

Однако учла обстоятельства, при которых эти ушибы были получены, и оставила Марину до утра в стационаре, чтобы, как она выразилась, «понаблюдать». Марина не стала особенно возражать, тем более что на поезд она все равно уже опоздала. И тогда ее, щедро разукрашенную зеленкой и в нескольких местах заклеенную лейкопластырем, препроводили в палату, где она составила компанию трем женщинам, у которых, судя по всему, дела были посерьезнее Марининых. По крайней мере, у этих, кроме пятен зеленки и заплаток из лейкопластыря, она разглядела еще и загипсованные конечности. Марина тихо прилегла на свободную кровать у стены и в ту же секунду провалилась в глубокий спасительный сон, который был для нее самым лучшим лекарством.

* * *

— Эй, проснитесь! — раздалось прямо над Марининым ухом. При этом кто-то тряхнул ее за плечо.

Она открыла глаза и увидела Мохова, который сидел на стуле рядом с ее кроватью, весь из себя невообразимо модный, и сладко-пресладко улыбался.

— Доброе утро, Марина Геннадьевна.

Марина приподнялась на локте и огляделась.

— Ну, как мы себя чувствуем? — осведомился Мохов, делая заботливую мину.

— Хорошо, — сказала Марина, хотя, если честно, все ее тело ломило так, словно накануне на ней пахали. Но она справедливо рассудила, что это сущие пустяки по сравнению с тем, что грозило ей еще вчера, и мужественно преодолела желание немного пожаловаться. Вместо этого она спросила:

— Вы его догнали?

— Догнали, не беспокойтесь, — кивнул Мохов.

Марина не смогла скрыть охватившей ее радости, а Мохов попенял ей, качая головой:

— А вот вашего поведения я одобрить никак не могу. Зачем вы сели к нему в машину? Вы ведь так рисковали!

— Еще бы я к нему не села, — вытаращилась на него Марина, — когда он сказал, что это вы его прислали!

— Я? — Мохов опешил.

Марина осторожно провела ладонью по затылку, нащупала приличных размеров шишку и, поморщившись, заметила:

— А ведь в вашем ведомстве, похоже, имеются предатели. Иначе как бы он все узнал? Судите сами, не успела я позвонить дежурному и сказать, что знаю, кто убил Валентину Коромыслову, как убийца тут же все узнал. Одного я только не пойму…

Марина не договорила. А не понимала она, куда девался каперанг и почему убить ее пытался абсолютно другой тип.

— Постойте, постойте, — возразил Мохов, — ваши подозрения мне не нравятся. Скажите-ка лучше, откуда вы звонили?

— Из пансионата, — пожала плечами Марина. Она попыталась восстановить в памяти события вчерашнего дня, и перед ее глазами сразу, как живая, возникла… — Ящерка… — прошептала Марина и сразу осеклась: да неужто?

— Что? — Мохов сразу навострил ушки.

Марина замялась, поскольку она совсем не была уверена в том,

что имеет право подозревать Ящерку, особенно после осечки с каперангом, который, как выяснилось, не имел к Валентине Коромысловой никакого отношения. И по этой причине в глубине души Марина испытывала к нему что-то вроде запоздалых угрызений совести.

— Что же вы замолчали? — недовольно проворчал Мохов. — Раньше, помнится, тянуть вас за язык не приходилось.

— Это уж точно! — мстительно заметила Марина. — Только мои наблюдения подсказывают мне, что вас это не очень радовало. — И в очередной раз внутренне похолодела при мысли о том, что было бы, отнесись Мохов к ее последнему звонку в милицию с той же прохладцей, с какой он встречал ее предыдущие изыскания на беспокойном поприще самодеятельной сыщицы.

Кончик носа Василича самую малость порозовел:

— Да ладно вам. Кто старое помянет…

Марина в конце концов решила, что Мохову придется все простить за то, что вчера он все-таки появился на привокзальной площади, правда, с небольшим опозданием, но, к счастью, не совсем безнадежным. Так что она поделилась с ним своими подозрениями насчет Ящерки.

Мохов сделал глубокомысленное выражение лица и задумчиво пробормотал:

— Интересно, очень интересно… Надо проверить.

Несомненное внимание Мохова, коим он ее прежде совсем не баловал, не могло не вдохновить Марину на новые подвиги. Она понизила голос и заговорщицким тоном осведомилась:

— А как он? Вы уже добились от него чистосердечного признания?

Мохов сразу поскучнел и выдал совершенно убийственную по своей казенности фразу:

— А вот здесь нам еще предстоит большая и трудная работа.

Вот так, ни больше ни меньше. И от этих его слов откровенно повеяло пространными интервью в газетах, приуроченными к Дню милиции. Неудивительно, что Марине сразу стало обидно до слез. Спрашивается, ради чего она «совала свой длинный нос куда не надо» и даже рисковала жизнью, если Мохов с такой легкостью выносил ее «за скобки»? Наверное, из желания приписать все заслуги по задержанию опасного преступника себе. Но ведь Марина ни на что такое и не претендовала, но уж на маломальское уважение, по крайней мере, могла рассчитывать!

И тут Мохов прибавил, словно для того, чтобы исправить допущенную оплошность:

— И в этой работе мы очень на вас надеемся.

У Марины появился серьезный соблазн съязвить: «А может, вы теперь как-нибудь сами обойдетесь?» — и вполне возможно, она бы его претворила в жизнь, если бы в палату не вошла медсестра и не объявила строгим голосом:

— Обход. Посторонних просят удалиться.

И так посмотрела на Мохова, что даже если у последнего и были сомнения в том, что он посторонний, то они тут же развеялись. Он послушно вскочил со стула, но, прежде чем удалиться, трогательно пообещал:

— Я подожду в коридоре.

Едва он скрылся за дверью, в палате возникла вчерашняя старушенция с холодными костлявыми пальцами, от которой Марине опять досталось ничуть не меньше, чем накануне. Она ощупала сбитый Маринин локоть, немного полюбовалась замазанным зеленкой коленом, поинтересовалась, не тошнит ли ее, не кружится ли голова, получив отрицательный ответ, буркнула: «Тогда вам нечего у нас делать» — и, потеряв к Марине всякий интерес, занялась более достойными ее внимания пациентками.