Щорс
Шрифт:
— А Остапенко?
— Чего? — дядя уже забыл о нем. — А! Вот, вот. Слыхал же, цепным кобелем набросился на Петровского. Меньшевиком считает себя… А по-моему… махровый эсер-националист.
Погасив о стояк папиросу, зевнул сладко.
— Ладно, спать айда.
Зарываясь под одеяло, Николай понял, чем дядя изменился. Ожил, окреп изнутри, спустился с небес на землю. Обрел тут же людей, недругов и единомышленников.
На вокзал Николай пришел один. Костя каждые каникулы накликал на себя беду, а нынче мольба его дошла до бога: на рыбалке простыл. Поселковый доктор выписал
Протолкавшись к кассе, купил билет. До поезда еще четверть часа. Прогуляется по перрону. Застегивая карман гимнастерки, увидел, как баул его кто-то поднял; у самого уха — голос:
— Пройдемте-кась…
Жандарм! Богда.
В дежурке, куда он частенько забегал за отцом, еще двое. Из дорожных никого нет. Толстощекий, бритый наголо, с желтыми лычками на малиновых погонах, сидел на стуле дежурного. Богда, поставив перед ним баул, отрекомендовал:
— Щорс, воспитанник Киевской военно-фельдшерской школы. Возвращается с каникул, так сказать-с…
Бритый откашлялся в кулак.
— Щорса, машиниста, сын?
— Его-с.
Николая обожгла догадка. Обыск! Ждали его. Замешательство тут же сменилось холодным расчетом. Того, что надеются найти, у него нет. Следят за дядей Казей. Предупредить его…
— Чем обязан, господа? — спросил, поправляя складки под ремнем.
Бритоголовый неморгающе выдержал его взгляд, буднично сказал, указывая пальцем на баул:
— Желательно взглянуть… Отоприте, пожалуйста.
— Замка нет.
Вытряхнул баул Богда. Пересмотрел все вещи; перелистал книжки, тетрадки, выворачивал даже шерстяные носки, вывязанные накануне бабкой. Начальник, отвалившись, потряс с благоговением устав строевой службы, затрепанную книжонку.
— Интересуетесь строевой службой? Похвально, господин фельдшер.
— Не имею чести еще быть таковым, — ответил Николай, не поддаваясь на его миролюбивую усмешку.
— Еще год учебы им-с, — подсказал Богда, передавая застегнутый на ремни баул. — Не смеем задерживать-с. Через минуту ваш поезд.
На перроне, бегая взглядом по толпе, Николай мучительно искал, кого бы послать к дяде.
Июль 1914 года. В день выпуска с утра в спальнях, коридорах суета. Сразу после молебствия в просторном вестибюле выстроилась защитно-алая шеренга воспитанников. Ни одной лишней складки под ремнями, ни одного шевеления в застывших свежих мальчишеских лицах. Напротив — стол под голубым сукном; преподаватели, начальство в парадных мундирах. Свидетельства выдает сам начальник школы, генерал Калашников.
— …Андрей Петруня!
Четкий шаг. Вручение, рукопожатие. Тем же строевым Петруня возвращается, но уже не воспитанником старшего возраста, а военным фельдшером, вольноопределяющимся.
— …Дмитрий Мазур!
— …Николай Пикуль!
— …Николай Щорс!
После выпускного вечера Николай сел в утренний поезд. Надо было бы денька два пображничать с однокашниками на радостях согласно заведенному порядку. От сестры получил тревожное письмо: что-то с дядей Казей. Пишет намеками. Болезнь — так бы и сообщила.
Проезжая мост, высунулся в окно. Полный солнца и небесной глуби, Днепр
Костя укатил недели полторы назад. Повторным заходом попал в выпускную группу. Наверно, река, рыбалка затянули его совсем — мог бы черкануть пояснее, нежели Кулюша. Незаботливый он у них, равнодушный к чужим, к близким. Горазд на прихоти.
Под стук колес Николай отвлекся. Одолевают думы: с весны отчетливо ощутил, что школа позади и через месяц-другой надо делать самостоятельный шаг. На душе безрадостно. Должность младшего фельдшера в околотке одного из окраинных военных округов необъятной Российской империи страшила, приводила в уныние. За каждый год учебы воспитанник школы обязан отработать в армии полтора года. За четыре — шесть лет! При поступлении цифра такая казалась пустым звуком. Нынче встала она перед ним воочию. Угнетало то, что лепта твоя мизерна — ставить градусники, грелки, клизмы, выписывать с чужих слов рецепты. Молодым, по сути, здоровым ребятам твоего же возраста. Переживания не были бы столь болезненны, не знай он, Николай, что делается вокруг. Мало кого из выпускников тревожит его завтрашний день. У иных ретиво действуют родители. Папаша состоятельный — может сунуть кому следует. Трое из выпуска таким образом отвертелись и поступают в университет, на медицинский факультет; кое-кто надеется попасть в офицерские училища. Словом, ловчат всяк по-своему, используя толстый карман и связи.
Понимал Николай — ни того, ни другого у него нет. Отец один тащит огромный воз. Те замусоленные трешки, которые он с кровью отрывал от семьи дважды-трижды в году, жгут до боли ладони. Не чаял, когда начнет отрабатывать их, помогать отцу.
Забываясь, он возвращался к своему болючему. В университет, на медицинский бы… С мечтой этой он сжился. Стороной вызнал, что фельдшерское свидетельство не дает права для поступления в университет, нужна гимназия. Согласен, школьные знания по общеобразовательным не идут в сравнение с гимназическими. Возмущало другое: для него, продолжателя крестьянского сословия, сына малограмотного машиниста маневрового паровоза, страшно узка дверь храма высших наук. Однако попадают. Но опять же — плата.
Опять дядя! Что там стряслось? Был обыск? А что могли найти? «Правду»? Запрещенные брошюры? Бывают у него. Доставляют машинисты, кондуктора. Случается, ездит и сам. Вот в Киев приезжал; наверняка порожнем не вернулся домой. Сновские жандармы во все глаза за ним; Богда днюет и ночует возле депо.
За окном ходила степь, зеленые островки сел; небо, безоблачное, мирно-голубое, оставалось неподвижным.
Сельским фельдшером век оставаться? Нет, нет. Поработает околоточным два-три года… Даже все шесть! За это время одолеет предметы, необходимые для вступительных экзаменов в университет, скопит денег, чтобы не тянуть с отца. Исполнилось девятнадцать. И шесть. Двадцать пять. Годы немалые для поступающего…