Щорс
Шрифт:
Как-то среди дня постучали в забор. По лаю собак, сбежавшихся со всей улицы, догадались: почтарь. Кудю-ша вернулась с письмом. Разбирала по складам, за этим занятием и застал ее школяр.
— Не пойму чтой-то, так коряво буквы проставлены.
Николай прочел громко, отделяя слово от слова. После длинного перечня поклонов от близких и дальних родственников, чуть не ото всех Столбцов, родственники приглашали на свадьбу.
С этого часа Александра Михайловна потеряла покой. Ехать, непременно ехать. Ни строгие слова мужа, ни уговоры родителей не помогали. Поедет,
— Чай, первая свадьба у племянниц, — последний довод выставила она. — Да и родню проведать.
Собралась в два дня. Перекупала детвору, перестирала, перештопала. Прощание с детьми было тягостным, как чуяла, покидает их навеки…
Через неделю вернулись дед с бабкой, отец и дядя. Матери с ними не было…
Лето навалилось сразу, едва отзвенел последний звонок. Школяры, одуревшие от радости, вырывались из классов, тут же во дворе кидали вверх сумки, чернильницы. Каникулы! Речка, лес…
Радовался, дурачился со всеми и Николай.
Радость свою донес всего лишь до порога: не встречает его, как обычно, мать. Теперь он старший в доме после отца. Покинуло озорство и малых; следят за братом широко распахнутыми, полными испуга глазами. Одна Ольга всерьез ждет мамку.
Александр Николаевич, вернувшись из Столбцов, не водил детей за нос, объявил:
— Нету матери у вас, сироты вы. Померла она. Заховали ее в родной земле… Где родилась, там нашла и покой…
Наедине со старшим покинуло его самообладание. Не пряча помокревших глаз, неумело обнимая худенькие плечи, жалобился:
— Пропадем мы, Николай, без матери нашей… Куда с малыми-то? А все я…
— Не убивайся, варить я умею, Кулюша стирает уже.
После смерти Александры Михайловны домашние заботы легли на плечи Николая с отцом. Помогали и тетка Зося, и бабка, но не разрываться же им на два двора. Частые суточные отлучки приводили Александра Николаевича в отчаяние. Пятеро! Мал мала меньше.
Как всегда, на помощь пришел тесть. Вот уж поистине светлый ангел Александра Николаевича. Жестким узлом он привязан к семье Табельчуков. Всю жизнь, как есть, ощущает доброе слово и твердую руку. Как ни тяжело Михайле — выходит, сам пятнает светлую память дочери, — а заговорил первым:
— Не бейся, Александр, как муха о стекло. Выход один — вводить женщину в дом.
Понимал — дому нужна хозяйка, детям мать. Все сразу явиться навряд ли может — хозяйка, мать, жена. Чем-то надо поступиться.
Александр Николаевич знал, кого ему прочат: дочку Константина Подбело, машиниста. Украдкой приглядывался, прикидывал. Еще моложе покойницы. Стати видные. Росла, белолица, кареглаза, с кудрявой шапкой волос. Не вышла вовремя замуж, теперь уж попала в ряд засидевшихся девиц. Терзался: да и пойдет ли она за него? Осторожно, исподволь выпытывал у тестя.
— С Костеем Подбело, батькой ее, уж обмозговали, — успокаивал Михайло. — Дай срок. Ты детей подготавливай…
Видел Александр Николаевич: Подбело оказывает ему внимание, снимает картуз, а встречаются паровозами, заливисто сигналит. Зато совсем неожиданно натолкнулся на упорство старшего.
— А была бы мать… Не возились мы с вами до полуночи. Накупать надо, накормить, уложить… А там стирки — гора!
— Сам постираю. Ты ложись, чуть свет вставать, — необычно грубо отозвался Николай, искоса поглядывая на неловкие руки отца.
— Ишь, сам он… — ни с того ни с сего обозлился Александр Николаевич. — Сам все не переделаешь. Корова, индейки. А зима на носу… Две печи топить!
— Вот вага, — вмешался Константин, не подозревая, что так вдруг не поделили брат с отцом. — Дров накололи. А уголь засыпать… Покуда мы в школе, Кулюша доглядит за огнем.
Этой осенью в школу пошел и Константин. Бегал он туда с охотой, хотя уроки учить ленился.
Время брало свое. Александр Николаевич больше не начинал разговора о женитьбе. Николая он понимал и не осуждал его. Напротив, выделяя как старшего из детей, равного себе, делился с ним о своих делах на работе, советовался по хозяйству. Наблюдал исподволь, как он отходит, смягчается; мучает его совесть за грубость. К мысли о мачехе, заметно, непреклонен. Александра Николаевича это огорчало и радовало. Какое-то время он готов был сдаться, отступить — вырастит детей один. Избегал на станции нарочно Константина Подбело, обходил их двор. А попадется на глаза цветастая голубая шалька, какую любит носить Мария, зайдется сердце. Вот уж седина в голову, а бес в ребро. Тайком, стыдясь даже себя, искал взглядом ту шальку на базаре и в церкви.
Однажды, возвращаясь от тестя, столкнулся с ней лицом к лицу в тесном переулке. Румянея, прошла гордая, недоступная; на приветствие ответила едва приметным поклоном. Знал, ее тоже подготавливают. Сперва и слушать не хотела; вроде притерпелась. Та случайная встреча и оборвала все колебания у Александра Николаевича. Введет в дом хозяйкой Марию. Сделает все, чтобы дети ее приняли, чтили. Кроме старшего. Пусть он один изо всей семьи хранит память о родной матери. Силу он, отец, применять не станет. Втолкует и Марии — не спрашивала бы строго.
Как ни хотелось новой родне — обошлось без венчания. Поп записал только в брачную книгу. Гуляли в доме у невесты.
Вернувшись из школы, Николай издали догадался… Открывались ворота, въезжали сани. Не останавливаясь у калитки, прошел в проулок, к деду. От порога заявил:
— У вас жить буду.
Бабка, усаживая за стол, наревелась всласть. Помня наказ старика, вразумляла внука:
— Не гневайся, Колюшка, на отца. И его понять нужно… Вырастешь, узнаешь, что в доме без хозяйки пусто человеку. Богу угодно призвать твою мамку… Рук не подложишь.