Щупальца веры
Шрифт:
Да, он должен противостоять ей.
— Кэт, — сказал он, — почему ты мне не сказала правду о Скотти? Что он… он не умер от болезни?
Она медленно повернулась, держа в руках наполненную паэллой и рисом тарелку, и поставила ее на стол на льняную подстилку вместе с салфеткой из камчатной ткани и с серебряной вилкой с рукояткой из кости. Все с шиком. Затем она снова отвернулась к плите, налила две чашки кофе и добавила в чашки немного «Реми Мартина».
Слышала ли она Кэла? Он вспомнил Мактаггерта, когда полицейский чувствовал себя заключенным в невидимую капсулу.
— Кэт, — повторил он, повышая голос, — почему ты не сказала мне правду о том, что случилось с твоим ребенком?
Она поставила чашки с кофе на стол, одну перед Кэлом, и села напротив него. Она улыбнулась ему, а затем молча уставилась на свою чашку. Кэл был уверен, что она ничего не
Она вдруг сказала ровным голосом:
— Я думаю, что ты поймешь, дорогой. Мне всегда было очень тяжело разговаривать об этом.
Словно она просила его о снисхождении, чтобы он теперь прекратил этот разговор, подумал Кэл.
Но он не мог этого сделать.
— Квентин покончил жизнь самоубийством, — сказал он, — ты мне об этом тоже ничего не говорила.
Она глубоко вздохнула, затем взглянула на него.
— Кто тебе сказал об этом? — спросила она.
— Фарбер, — сказал он. — Он рассказал мне о том, что произошло в Новом Орлеане, когда ты и Квентин жили там. Когда он изучал Вуду, написал записки, которые ты мне дала. Ты действительно читала эти записки, не так ли, Кэт? Ты точно знала, что произошло с Квентином и Скотти?
Она в течение нескольких секунд пристально смотрела на него. Потом лицо ее исказилось болью, подобно тому, как туман искажает очертания морского побережья.
— Я люблю тебя, Кэл, — сказала она. — Ты это знаешь. Ты мне как сын.
Она продолжала пристально смотреть на него, и Кэл увидел, как сквозь боль в ее глазах проступило нечто вызывающее.
— Кэт, — сказал он, и голос его дрогнул: он почувствовал себя раздавленным нарастающей волной любви, страха, омерзения и отчаяния. — Кэт, — повторил он, и его голос превратился в шепот, — что ты натворила?
Наступило долгое молчание. Она отвернулась и по выражению ее глаз Кэл понял, что она вспоминала прошлое, всю свою прошлую жизнь.
— Я должна рассказать тебе о том лете, — наконец сказала она, и ее голос стал буднично ровным, — о том времени, как раз перед тем как я встретила Квентина. В действительности тогда все и началось. — Она сделала паузу, нахмурила брови, словно старалась все вспомнить точнее. — Да, это было летом 1931 года. Моя первая книга уже была опубликована, и я целый год наслаждалась славой. Но пора было снова приниматься за работу. И у меня были слава и деньги, которые я в любой момент могла использовать, и я подумала, почему бы мне не поехать куда-нибудь. И вот тогда я решила, что не буду специализироваться только на одной культуре, мне не нужно было возвращаться туда, где я уже была. Я хотела увидеть их все, чтобы рассказать людям о поразительных вещах, присущих древним народам. «Ну и что дальше, Кэти?» — сказала я себе. — Она бросила на Кэла сверкающий и нежный взгляд. — Это произошло следующим образом, дорогой. Вертишь глобус и смотришь, куда ты ткнула пальцем. Я решила ехать в Африку, в неизведанные джунгли Дагомеи. По крайней мере тогда я думала, что это мое собственное решение.
Кэла на мгновение поразило то, что она начала рассказывать так издалека, чтобы ответить на его вопросы насчет Скотти и Квентина — или чтобы уклониться от ответов на них. Но он не прервал ее. Как всегда, с того дня, когда он впервые увидел ее, она умела очаровать его рассказами о своих приключениях.
— Я вначале остановилась в прибрежном городе, и французы, которые управляли этой территорией, дали мне охрану, Это был майор Дрейфус. Очаровательный мужчина, который всегда шутил, что это его судили военным трибуналом в деле Дрейфуса и что ему присудили отслужить свой срок в Порто-Ново. Я несколько недель провела там, пока готовили экспедицию в глубинные районы, а также чтобы изучить языки местных народов. И вот тогда у меня впервые появилось подозрение, что это путешествие было… было частью моей кармы. — Она снова бросила взгляд на Кэла, словно припомнила его удивление, когда она прежде произносила это слово, и ожидала новых возражений.
Но Кэл просто слушал.
— Я всегда изучала языки, — продолжала Кэт. — Конечно, это непросто, но я везде изучала местные диалекты, куда бы я ни направлялась — безнадежно стараться понять примитивные народы без знания их языков. В то время у меня с диалектами африканских племен не было никаких проблем. Как будто я родилась со знанием этих диалектов, словно они были выгравированы где-то в моей памяти и ждали момента, когда я ими воспользуюсь. Я только должна была стереть пыль с выгравированных слов, чтобы разговаривать. Этого было достаточно, чтобы я начала подозревать, что это нечто вроде перевоплощения, как
Кэл смотрел на нее с восхищением, странным образом смешанным со страхом. Она по-прежнему могла очаровывать.
— Итак, в конце июня мой майор Дрейфус повел меня вглубь страны; вместе с ним было сорок мальчиков-носильщиков. Было ужасно жарко, и через неделю после начала экспедиции майор заболел. Я намеревалась вернуться и отвезти его обратно, но он сказал, что если мы продолжим путь, то не более чем через день достигнем какой-то деревни, где он сможет отдохнуть — и, может быть, вылечится. Майор сказал мне, что там есть какой-то знахарь, у которого хорошая репутация, и что он творит чудеса. Мы думали, что у него была легкая форма дизентерии. Итак, мы продолжали путь, шли в течение дня и ничего не нашли. Майору было уже намного хуже, и оставался только один-единственный шанс, нужно было как можно быстрее найти эту деревню. Мы шли еще полдня, а затем Дрейфус умер. — Она покачала головой: почтительное мгновение скорби о своем компаньоне. — Так что я оказалась посреди джунглей вместе с сорока мальчиками-носильщиками. Дрейфус немного знал эти места, но я-то абсолютно их не знала. Может быть, ты не поверишь в то, что я тебе скажу, дорогой, но сила воли почти покинула меня. Я подумывала повернуть назад, заново организовать экспедицию или, может быть, вовсе оставить свои мысли о ней. И тем не менее что-то меня сдерживало. Мы похоронили Дрейфуса, — мы не могли везти его обратно в такую жару, — и я помню, как на минуту опустилась на колени, читала «Отче наш» над его могилой, потому что это было все, что я могла придумать для церемонии в тот момент. Когда я закончила, у меня было… нечто вроде откровения. «Это переломный момент в твоей жизни, Кэти, — подумала я, — прямо здесь, с этого места и с этого времени, начинается твоя настоящая миссия». И это на самом деле было так: я просто знала, что если поверну обратно, все будет обыкновенно — предсказуемо и банально. А если я пойду дальше, то я завоюю… нечто вроде славы. Ты можешь что-нибудь понять из этого, дорогой? — сказала она Кэлу.
— Полагаю, что мне знакомы те чувства, о которых ты говоришь, — сказал он.
Она продолжила:
— Итак, я сказала носильщикам, что мы продолжим путь. Естественно, некоторые повернули назад: мысль о том, что женщина одна будет руководить экспедицией на неизвестной территории, наводила на них больше страха, чем если бы они оказались в одной яме с кобрами. Но тех, кто остался, было много. И после двух часов ходьбы с того места, где мы похоронили Дрейфуса, мы дошли до какой-то деревни. Я думаю, что теперь это место больше похоже на город, но тогда там почти ничего не было. Это место называлось Акойю — на языке йоруба это значит «мудрый человек». Я не думаю, что там было больше двадцати соломенных хижин. Но люди, Кэл, — это были самые замечательные люди, которых я когда-либо видела. Когда наш караван вошел в деревню, они выстроились в ряд, чтобы приветствовать нас, и я была поражена их… их благородным обликом. Мужчины были худые и мускулистые, у женщин были безупречные фигуры, очаровательные круглые лица. И больше всего поражал черный цвет их кожи, можешь себе представить, глубокий синевато-черный цвет. Как будто сам бог их покрасил.
Это упоминание привлекло внимание Кэла: она в первый раз упомянула богов.
Снова послышались раскаты грома, и Кэл повернулся к окну. Кэт бросила на него выжидательный взгляд и продолжила рассказ, только когда он снова посмотрел на нее.
— Меня встречали в деревне с таким гостеприимством, с каким меня никогда нигде не встречали ни прежде, ни потом. Сначала я подумала, что это, может быть, из-за того, что я — белая женщина, что это могло быть из-за любопытства, может быть, они особенно ценили то, что я говорила на их языке. Но затем я обнаружила что-то другое в их поведении… глубокое уважение и в то же время чувство настоящего родства. Как будто они ожидали меня. О да, я знаю этнографов, у которых тоже были такие чувства, это эгоистическое желание, чтобы тебя приняли за своего. Но это было нечто другое. Эти люди любили меня, давали мне почувствовать почтение. Вождь, дети, старики, охотники, хранители огня — все они откровенно разговаривали со мной, так никогда еще никто со мной не разговаривал. Все… кроме одного. Это был старик, живущий в отдаленной от деревни хижине. Сначала я даже не подозревала о его существовании. Затем в один прекрасный день я увидела, как он пришел в деревню и зашел в хижину вождя; через некоторое время он вышел оттуда.