Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Тубольцев Юрий Иванович

А Публий, сладко улыбаясь в лицо Фламинию, мягким голосом говорил по-латински:

— Ты, негодяй, едва не привел нас к войне. Тебе нужно задать сорок розог перед строем и отсечь дурную башку.

— Сдается мне, Публий, что ты понял меня, а потому простишь, — виновато отозвался Фламиний.

Конфликт был заглажен. Но Публий окончательно потерял душевное равновесие. Он больше не мог оторвать взор от прекрасной испанки, во внешности которой, впрочем, было больше от Галлии, чем от Испании, и не имел сил продолжать беседу на отвлеченные темы. Он уперся взглядом в ее голубоватые глаза, и в его груди зашевелился чудовищный дракон, грозящий разорвать оболочку тела. А она, как несколько дней назад, не потупила глаза, а напряженно смотрела прямо в него, будто затаясь в засаде и

ожидая, когда неосторожный юноша угодит в западню ее чар. Сципион блаженно барахтался в волнах красоты, казалось, заполнивших все пространство, но при этом чувствовал некое удушье. Увы, Виола была уже не та, что вчера. Прошлая ночь в ней все преобразила. Ее прелесть стала яркой до бесстыдства, а главное, в ней появилось нечто чужое, привнесенное извне, она уже не была только собою. Тот разбавил ее…

Между тем дуэль взглядов продолжалась. Публий терял силы. Чтобы не сдаться, он заговорил, обращаясь прямо к ней:

— Виола, из тебя лучится счастье. Вчера ты сияла верой в наслаждение, сегодня же ты — само наслаждение. Так ты точно счастлива?

— О да, я счастлива! — весело воскликнула Виола, довольная, что ей столь явно уделяет внимание могущественный иноземный вождь, да еще притом видный мужчина. Она даже долее, чем следовало, задержала взор на его длинных волнистых волосах, являвших противоположность жесткой темной шевелюре Аллуция.

— А в чем же конкретно твое счастье? Почему, например, я не могу сказать о себе подобного, хотя мы сейчас находимся, казалось бы, в одинаковых условиях, вместе пируем, пьем одно вино, ведем общий разговор?

— Ты вспомни этот вопрос через несколько лет, во время своей свадьбы. Тогда сам себе и ответишь.

— Почему ты решила, что моя свадьба в будущем, а не в прошлом?

— Я это вижу. Женщина еще не оставила на тебе свой след.

— Гм, своеобразное у тебя зрение. Так обрати свой взор в саму себя и попробуй обнаружить, что именно приносит тебе счастье.

Виола добросовестно задумалась. Она почувствовала в намерениях Сципиона нечто большее, чем просто желание подарить ей несколько легких комплиментов, и внутренне перестроилась.

— Меня любит храбрый, сильный и добрый человек… Это главное, — после некоторой паузы сказала она, — потом… здесь собрались хорошие и веселые люди, которые стали нашими друзьями и украсили наш праздник, в эти дни я увидела много нового… Наконец я освободилась из плена ливийцев, встретилась после долгой разлуки с родными.

— Ну что же, всем ясно, в чем состоит счастье? — с этими словами Сципион обвел взором ближайшие ложа, публика на которых постепенно смолкла, привлеченная развернувшейся перед ними необычной беседой. — Мне пока не все понятно.

— Гай, — обратился он к Фламинию, — а ты в чем видишь счастье? Фламиний вожделенно посмотрел на Виолу, но пресеченный строгим взглядом Сципиона, отвел глаза в безопасную зону и сказал:

— Я тоже рад, когда меня любят, когда окружают друзья, но наибольший восторг — это разить врага…

— А для тебя, благородный победитель, — неожиданно захватила инициативу Виола и дерзко посмотрела на Публия, — для тебя, когда наступит время счастья?

— Для меня? — переспросил Сципион и, немного помолчав, сказал: — Вы называли многое, что доставляет радость, я же ничем не могу наслаждаться до тех пор, пока не достигну главной цели. Я буду счастлив в тот день, в который моя Родина победит Карфаген. Теперь, Виола, ты можешь, добавив к своему и наши высказывания, определить, в чем истоки счастья.

— В достижении цели, как ты уже выразился.

— О! Неужели это произнесла женщина? Может быть, кто-то скажет еще и о том, откуда происходят цели?

Все молчали, и Публию пришлось отвечать самому.

— Из наших способностей или потребностей. Тут надо сказать, что потребность — низшая ступень способности. А что такое способности? Это силы, порождаемые разницей между нашими возможностями и действительностью. Каждая наша способность к той или иной деятельности — это высота, на которую нас подняли боги над окружением, природой или людьми. Камень, обрушиваясь с вершины, сметает преграды на своем пути, ласковая, спокойная на равнине вода,

попадая в горы, с неукротимой страстью пробивает себе русло в граните. Все в природе стремится реализовать свою энергию высоты. И, поверьте мне, река по-своему счастлива, устремляясь за сотни миль к морю, но это ее «счастье» воспринимается в совокупности всей природой, оно является истоком ее движущих сил. Неживая природа подчиняется законам счастья, но сама его не чувствует, счастье переживается богами, представляющими духи стихий. А живые существа, имеющие душу в самих себе, способны ощущать результаты своих действий и знают радость реализации сил. Значит, счастье — это субъективное переживание глобального природного закона — свободного истечения энергии. Я говорю о свободном истечении, ибо только гармоничная реализация сил, когда препятствия не превышают возможностей потока, соответствует духу природы. Поэтому человеческое счастье состоит в реализации наших способностей в жизни на пределе возможностей, ибо только натянутая струна верно звучит, но без превышенья их. Причем уровень этих способностей соответствует и уровню счастья. Чем с большей высоты низвергается горный поток, тем громче плеск, тем выше брызги. Кто-то счастлив, обманув соседа на один асс, другой — победив в единоборстве с вражеским копьеносцем, а третий живет судьбою народов. Богатые способности — предпосылка для великого счастья, но они же предрасполагают к трагедии, если могучие силы, не найдя должного исхода, изнутри давят на хрупкую человеческую оболочку.

— Впрочем, я вижу, что в рассуждениях ушел далеко в словесную чащу, и вы заскучали, — перебил он сам себя. — Возвращаюсь к нашему разговору. Виола, на первое место ты поставила любовь. Так, значит, главные женские силы находят себе примененье в любви?

На лице Виолы отразилось напряжение мысли. Это серьезное выражение, придавшее некоторую прозаическую суховатость чертам, являющим собою яркий праздник жизни и счастья, вызвало у Публия улыбку умиления. Приятно было видеть в столь восхитительном создании естественность, отсутствие жеманства и кокетства. Эта пауза длилась только миг, но такой миг по впечатленьям для Публия был равен месяцам. Вновь зазвучал ее голос, и Публий очнулся от блаженного созерцанья.

Она произнесла:

— Наверное, да.

— Ну а что они, эти силы, собою представляют? — обращаясь уже ко всем окружающим, сказал Сципион. — За что мужчины любят женщин?

Аллуций поглядел на жену и самодовольно сказал:

— За красоту.

— Пожалуй, верно, — согласился Публий, — внешняя красота проникает в душу мужчины, приводит ее в движенье и порождает чувство. Но тут выявляется любопытное противоречие. Чтобы оценить прекрасное, мужчина соответственно должен располагать внутренним величием, ибо нельзя низшим измерить высшее. Однако сам мужчина имеет довольно простоватую и грубую форму, значит, любить его можно только незамысловатой душой. Следовательно, женщина прекрасна внешне, но примитивна в душе, а мужчина, наоборот, примитивен внешне, но прекрасен духом. Получается, что в их отношениях не достижима гармония.

— Вы судите со своих позиций, а, может быть, мы понимаем красоту по-иному. — отозвалась Виола.

— Возможно, я односторонен, потому как не могу измыслить мужчину равной красоты тебе, чужеземка. Сильван, не переводи! — вдруг перебил сам себя Публий. — Говори дальнейшее. В поддержку твоих слов, Виола, вспомним греков. Они изваяли немало мраморных богов и героев, с любовью изображая рельефные мышцы, видимо, будучи вдохновлены мощным напором проступающей в них силы. Вероятно, красота мужской фигуры заключается в этой грозящей, настигающей силе, в то время как женская — в ускользающей утонченности. Но сказанное только подтверждает мои слова, ведь я не говорил об отсутствии какой-либо привлекательности мужской стати для женского взора, а утверждал лишь о несовместимости характеров возникающих чувств, следующей из внешних различий. Противоречие остается. Вечно обречен мужчина, устремляясь к женщине, искать соответствия ее внешней прелести в недрах духа и всякий раз вынужден отворачиваться разочарованным, ибо женщина вся собою лишь приманка, она — обман, в ней нет сути, чтобы впитать любовь.