Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Тубольцев Юрий Иванович

Сирийский царь посчитал, что без флота он не сможет удержать отдаленные территории, а потому вывел гарнизон из Лисимахии и снял осаду с греческих городов малоазийского побережья. Со всеми силами Антиох отступил в Сарды и принялся готовиться к решающей битве на суше.

5

Завершая переход через Фракию, Сципионы обдумывали, как им с изнуренным долгой дорогой войском преодолеть царские заслоны на подступах к Геллеспонту. Город Лисимахия представлялся неприступной твердыней, способной задержать римлян у своих стен на несколько месяцев. А за такое время Антиох вполне мог собраться с силами и организовать отпор пришельцам. Однако не столько этого опасались Сципионы, потому как знали, что одолеют царя в любом случае, сколько беспокоились из-за приближения срока вступления в должность новых консулов, которые, конечно же, не замедлят заявить о своих притязаниях на командование в Азии. Чтобы друзья Сципионов в Риме смогли отстоять в сенате их империй, необходимо было в качестве довода представить какой-то весомый успех. Братья немало сделали за

последние полгода. Они затушили конфликт с этолийцами, без потерь провели войско по длинному и опасному маршруту, подвластный им флот разгромил морские силы царя. Но все эти достижения не были оформлены в единое целое, их следовало уподобить заготовленным строительным конструкциям, из коих нетрудно возвести здание, но которые пока выглядят всего лишь бесформенной кучей на строительной площадке. Вступление войска в Азию — вот достойный итог проделанной работы, способный произвести впечатление и на матерого сенатора, и на наивного простолюдина. Но путь римлянам перекрывала Лисимахия, специально созданная как форпост Азии в Европе. Самые хитроумные тактические построения Сципионов не могли обеспечить легионам немедленный доступ к переправе.

И вдруг сирийцы сами бросили насиженные места и ушли прочь, расчистив римлянам дорогу к победе! Это казалось невероятным, и в лагере вновь, как в давние времена, заговорили о божественной сути Публия Африканского, а также — и его брата, ибо кампания проходила под ауспициями консула. Сам Публий в кругу товарищей объяснял случившееся успехом разработанной им тактики психического давления на Антиоха, но в душе уверовал в промысел богов и в собственную исключительность, за что очень скоро был жестоко наказан небесами.

Итак, объятые ужасом азиаты поспешно ушли с обоих берегов Геллеспонта, и римляне беспрепятственно достигли пролива. Там их ожидал Эвмен со своей эскадрой. Пергамский царь с присущей ему дотошностью до мелочей рассчитал всю операцию по форсированию Солнечного пролива, и потому переправа легионов в Азию прошла без каких-либо осложнений. На европейском берегу остался только Публий Африканский, да небольшой гарнизон, отвечающий за охрану стратегически важного района. Сципион вынужден был задержаться на Херсонесе потому, что по календарю наступил март, и он, будучи жрецом-салием, был обязан исполнять священные обряды на том месте, где его настигло время празднеств. Остальное войско, высадившись на вражеском берегу, тоже воздержалось от дальнейших действий по религиозным мотивам. Впрочем, теперь Сципионы могли не торопиться, так как желаемое событие свершилось: впервые в истории войско римлян вступило в Азию. Если даже политиканы в Риме презреют этот факт и определят Луцию преемника, Сципионы все равно успеют дать бой Антиоху, прежде чем новый консул доберется до места назначения.

Уводя войска с берегов Геллеспонта, Антиох полагал, что руководствуется здравым смыслом, совершает стратегически верный шаг, покидая безнадежную позицию и концентрируя силы на новом рубеже. Но, когда он увидел, что из этого вышло, когда римляне легко одолели природные препятствия и объявились в Азии, его охватил ужас. Все происходящее казалось ему дурным сном, его донимали кошмары, он чувствовал себя, как человек, в дом которого ворвался беспощадный убийца. От отчаянья Антиох заболел, но беда не знает снисхожденья, и недуг не избавил его от проблем, а, напротив, породил новые тревоги. В этот период придворные советники стали более доверительно шептаться друг с другом, и тогда же началось паломничество сирийских вельмож к Селевку. Антиоху чудилось, будто земля разверзается под ним, а небеса давят на плечи грузом всех своих сфер.

В момент наивысшего напряжения боги вдруг улыбнулись Антиоху и ободрили его, стоявшего уже на самом краю бездны. Форсировав Геллеспонт, страшные римляне неожиданно прекратили марш и надолго застряли в гомеровских местах. Это показалось царю свидетельством намерения врага кончить дело миром. Он решился уступить пришельцам все те греческие города, из-за которых у него начался спор с Римом, и такою ценою купить у консула пощаду, не сознавая, однако, что эти города уже и без его согласия оказались во власти неприятеля. Более точно оценившая ситуацию судьба, следуя какому-то капризу, вздумала укрепить шаткую политическую платформу царя и сделала ему поразительный подарок к переговорам. Во время одной из немногочисленных и незначительных стычек римлян с остатками сирийских постов, она, коварная жрица Фортуны, подсекла ноги прекрасному италийскому скакуну, выхватила из седла кувыркающегося коня аристократического вида юношу и бросила его к трону Антиоха. Так царь познакомился с Публием, сыном Сципиона Африканского.

Убив собственного сына, Антиох под гнетом этой утраты ощутил в себе неисчерпаемые сокровища отцовской любви, что придало особую сладостную горечь его трагедии. Теперь, глядя на тщедушного паренька с гордым взглядом, он глотал слезы умиления. В обрушившемся на его могучего противника несчастии, аналогичном его собственному, царь узрел всесилие богов и умиротворил грешную душу религиозным чувством. Он понял, что может искупить преступление, свершенное над своим сыном, если помилует сына врага. Возвысившись благородством этой мысли, Антиох воспрял духом и стал обдумывать, как ему шантажировать Сципиона.

Во время переправы войска через Геллеспонт настроение Публия Африканского было прекрасным, небеса души сияли лучезарной синевой, их более не замутняла тень грядущих бедствий в виде ночного призрака косматого старца. Дела Сципионов шли отлично, и даже вынужденная задержка, вызванная жреческими обязанностями Публия, не ломала плана кампании. Во взаимоотношениях братьев также не возникало каких-либо осложнений из-за их непривычного положения в государственной иерархии. Им удалось

выбрать верный тон общения и разделить полномочия таким образом, что консул оставался консулом, а Сципион Африканский — Сципионом Африканским. Их согласие даже вызвало разочарование недоброжелателей, обманувшихся в своих надеждах на конфликт между реальной славой и формальным империем. Потому завистники были вынуждены проявить активность и, за неимением яблока Эриды, подбросить Сципионам фразу раздора: скрываясь под личиной невинных балагуров, они стали называть вождей Агессилаем и Лисандром. Вначале сравнение понравилось офицерам, благодаря моде на все греческое и тому, что оба названных спартанца слыли выдающимися мужами, но скоро они уяснили далеко не безобидный смысл этой шутки и изгнали ее из своей среды. Однако к тому моменту ядовитая острота достигла слуха Сципионов и ранила Луция в самое уязвимое место, поскольку при всей деликатности брата он все же испытывал давление авторитета Публия Африканского как реальное, так и кажущееся. К счастью, старшему Сципиону удалось быстро выявить причину озабоченности Луция. «Почему же ты хмуришься, ведь такое уподобление грозит бедою мне, а не тебе?» — весело воскликнул Публий, но тут же, сменив тон, со всей серьезностью принялся растолковывать ему происки недругов, желающих любой ценой внести разлад в их отношения. Луций и сам догадывался о том, о чем говорил брат, но в устах Публия эти соображения обрели дополнительную убедительность, и взаимопонимание между Сципионами восстановилось, едва успев пошатнуться. Среди других событий тоже не было ничего такого, что могло бы поколебать их решимость избранным путем двигаться к победе. Правда, из Рима сообщали об активизации Фульвиев и Валериев, а Эмилий Павел писал из Испании о своем поражении от иберов, которое он объяснял распущенностью современных солдат, однако все эти неприятности имели совсем иной масштаб в сравнении с нынешними делами Сципионов, потому не могли заметно повлиять на их настроение.

Пребывая в приподнято-энергичном состоянии духа, обычно предшествующем большим победам, будучи целиком сосредоточенным на завершающей стадии небывалого для римлян похода, Публий Африканский вдруг узнал, что его сын не вернулся из разведки на азиатском берегу. Поскольку младшего Публия Сципиона не нашли среди убитых в стычке, его и еще двух пропавших всадников сочли пленниками сирийцев.

Потрясенный страшной вестью Сципион неожиданно для самого себя быстро обрел душевное равновесие и стал обдумывать сложившуюся ситуацию с холодной расчетливостью, свойственной ему как полководцу. Некогда, разрабатывая планы сражений, он беспристрастно обрекал на гибель тысячи людей ради того, чтобы десятки тысяч других возвратились из боя с победой. К собственному удивлению и даже возмущению он обнаружил, что эта жестокая способность не покинула его и в этот час. Однако именно такая трезвость рассудка, не пьянеющего от запаха крови и вида трупов, позволяла ему всегда достигать успеха, и в том было оправдание разума перед взыскательным судом души: малой смертью он платил за большую жизнь.

Следуя первому побуждению, Сципион подумал о том, чтобы приостановить поход и начать переговоры с царем. Но подобный шаг противоречил римским нравам… Он мог бы наладить с Антиохом секретные связи, но это противоречило его римской совести… На миг Публий отвлекся и вспомнил знакомую с детства историю о грозном Манлии Торквате, который казнил своего сына за подвиг, свершенный невовремя, без приказа консула, затем припомнил еще несколько похожих случаев. «Нет, я так не могу, — решил он, — слишком трудно достался мне мой Публий, с младенчества его окружали тысячи смертей, и чуть ли не каждый день я боролся за его жизнь. Я обязан спасти Публия, но при этом должен остаться верен себе и Риму, что, впрочем, одно и то же. Вот такую задачу поставили мне боги. Не найдя достойного соперника среди людей, они заставили меня сражаться с судьбой!»

Разобравшись с постановкой задачи, Сципион совсем успокоился, поверил в собственные силы и в победу не только над Антиохом, но и над бросившими ему вызов существами невидимого мира. Он представил себе лицо сирийского монарха и на некоторое время сам в меру своего воображения сделался Антиохом, чтобы исследовать мысли и чувства царя.

Антиох боится римлян в открытом бою — это следует из факта его отступления от Геллеспонта и попытки завязать переговоры с Эмилием. Сомневаясь в возможностях войска, он ищет иных средств усиления своей позиции — свидетельством тому является его попытка найти новых союзников. А ценный заложник в шатком положении стоит больше, чем иной союзник, потому Антиох будет дорожить знатным пленником, и побудить его к жестокости может только отчаянье. Но в планы римлян не входит доводить царя до отчаяния, следовательно, жизни Публия ничего не угрожает, если только он действительно попал к Антиоху и узнан им. Из всего этого можно сделать вывод, что царь обязательно будет торговать юношу отцу, и вопрос состоит лишь в том, как, совершив сделку, не поступиться честью. Антиох, конечно же, предъявит политические требования, однако Сципиону недопустимо за личное платить общественным, он может вступать в отношения с царем лишь как частный человек. Но что предложить властелину самой обширной и богатой страны? Деньги Сципиона вызовут у царя только презрительную насмешку. Отдать ему самого себя в обмен на сына? Но пленение принцепса сената Публия Корнелия Сципиона Африканского станет великой победой Сирии над Римом; увы, даже собственным именем Публий не может распоряжаться добровольно, ибо оно является достоянием и гордостью государства. Итак, Сципиону нужно дать царю нечто такое, от чего не убудет у Рима, но прибудет у Антиоха. В качестве призрака, способного то материализовываться, то снова исчезать из мира осязаемой реальности, может выступать только мысль. Значит, Публий должен предложить Антиоху некую идею, каковая, не лишая победы римлян, спасла бы царя.