Сделай это нежно
Шрифт:
– Я вспоминаю, как умоляла ее несчастная Варвара Дмитриевна Писарева, чтобы она оставила ее Митеньку! – активно заработала и своим веером визави мадам Петушковой. – Только подумать: она была троюродной теткой этой, так сказать, поборницы мужицкого права. И глазом не моргнула – увезла бедного мальчика в Ригу и там сгубила… Ужасная женщина…
– Кстати, – тихо произнес кто-то, – а что с ней сейчас?
Мадам Петушкова улыбнулась:
– Никто не знает? Ее время ушло…
– Вряд ли… – снова вступил в разговор мужчина, который наконец имел шанс в очередной раз подколоть экзальтированных завсегдатаев салона. – Сейчас Мария Вилинская живет в Абрау. И, кстати, – он сделал
Он знал, что последний аргумент особенно повлияет на женское общество, которое отчаянно цепляется за остатки былой красоты.
И дамы действительно захлебнулись от гнева:
– Я же говорю – хищница!
– Волчица!
– Ужасная женщина…
…Мария Александровна вздрогнула от резкого звука форточки, которую ветер с грохотом ударил о раму маленького окна, закинула за спину свои еще густые и тяжелые волосы, прикрутила светильник.
Конечно, здесь, в Абрау, она не могла слышать всего того, что теперь о ней говорят в салонах Киева, Петербурга, Риги или Парижа. Она давно отвыкла от обременительной мирской суеты, сплетен, откровенной зависти и скрытой ненависти. От славы – и литературной, и – мелкой, обывательской.
Не знала, что о ней еще говорят, еще помнят, как и прежде, после роковых смертей тех, кого она так страстно любила.
Возможно, все это – наказание за ее слишком независимый нрав, за отчаянное стремление к свободе, за необыкновенную, неженскую отвагу, наконец – за талант…
Нет, только мелкие обыватели могут судить о ней жестоко! Другие – смелые, яркие, честные, те, что готовы отдать жизнь за единственную строку правды – говорят иначе!
Даже ее первый муж, Афанасий Маркович, который спас ее от обременительной роли домашней гусыни, простил ее перед смертью.
И если она, Мария, чем-то провинилась перед людьми, то лишь тем, что слишком страстно, слишком жадно относилась к жизни – как к стакану воды в жаркой пустыне. А так, наверное, нельзя…
За окошком маленького дома шелестели волны, тянули ее душу по острому песку – на десять лет назад, в другую воду.
В день 20-го июня 1868-го…
…Тогда рижские газетчики будто с ума посходили, рассказывая на всех страницах, что на побережье прибыла известная писательница госпожа Марко Вовчок с сыном. А вместе с ними приехал пламенный мятежник, недавний узник Петропавловской крепости и известный литературный критик Дмитрий Писарев.
Проныры-журналисты не могли обойти и более щекотливые темы: пара находится в гражданском браке, господин Писарев значительно моложе своей подруги, к тому же является ее троюродным кузеном, который не получил благословения на этот брак от своей матушки.
Газеты сообщали, что два года назад госпожа Вовчок похоронила в Париже своего очередного любовника и теперь еще не окончательно вышла из состояния отчаяния.
– Зачем это? – Мария свернула газету и отложила ее на край накрытого к утреннему кофе стола. – Неужели это кому-то может быть интереснее того, что я написала за все эти годы?
– Такая незаурядная личность, как ты, Маруся, никого не оставит равнодушным ни своей личной жизнью, ни своими писаниями! Тебе следует относиться к этому спокойнее, – улыбнулся Дмитрий, доливая в ее чашку молоко.
– Я устала безмерно. А сегодня еще столько визитов…
– И это хорошо! Нам не помешает познакомиться с рижской публикой, – рассудительно сказал он. – Здесь есть хорошие поэты, хорошие критики и вообще – люди нашего склада. А еще, – он мягко накрыл ее ладонь своей, – здесь мы наконец можем ни от кого не прятаться!
Она посмотрела на него нежно, почти по-матерински: «злостному бунтовщику» и «опасному демократу» всего лишь двадцать шесть! И хотя он отпустил бороду и многое пережил, находясь за решеткой, все равно он для нее – мальчишка! Тот ангелоподобный троюродный братик Митя, каким она впервые увидела его в имении своей тети в Знаменском.
Он почти не изменился, только глаза ввалились, и эта борода совсем не подходит к молодому лицу…
А она?
Мария никогда не была красавицей. Но было в ней что-то невероятно привлекательное, что-то большее, чем красота. Высокая, статная, с тяжелой косой, которая, как нимб, опоясывала голову, она привлекала мужчин своей загадочной молчаливостью и умным взглядом глубоких карих глаз. Молчаливость и даже некоторая закомплексованность, которые бросались в глаза при первом знакомстве, были обманчивыми. Как моллюск, который хранит свою жемчужину, она раскрывалась только перед теми, кого сама считала достойными своего внимания. И тогда, по словам современников, «сияла ослепительным обаянием», превращалась в «яркую комету», которая освещала все вокруг.
Даже теперь, после стольких страданий и одиночества, озарила путь этого юного «властителя мыслей», вывезла на Рижское взморье, чтобы он набрался сил, отдохнул от своего непримиримого нигилизма, отошел душой и телом от ужасов Петропавловского каземата.
Ей и самой стоило прийти в себя после утраты любимого – Александра Пассека. Рана еще не зажила. Сейчас ей необходимо собраться с мыслями, отогреться в лучах балтийского солнца и попытаться начать новую жизнь. Она чувствовала, что Дмитрий еще не полностью занял место в ее душе, и пыталась сделать все возможное, чтобы он этого не заметил.
– Митя, бежим купаться! – ворвался в гостиную Богданчик и бесцеремонно уселся на колени Дмитрия.
– Не замерзнете? – спросила Мария, снова поймав себя на мысли, что смотрит на обоих одинаково – как на детей.
– Мамочка, это вчера было холодно! – лукаво сощурился Богданчик. – А сегодня – посмотри, какое солнышко! Ну же, Митя, айда!
Дмитрий вопросительно посмотрел на Марию.
Он знал, что минуты уединения ей необходимы, как воздух, и это порой огорчало – он хотел видеть «свою Мари» постоянно, сидеть с ней за одним письменным столом, называть богиней и… отчаянно ревновать к каждой строке! Даже теперь, когда эта женщина принадлежала ему, он готов подписаться под каждым словом, написанным для нее в те давние времена, когда они еще не были вместе: «…никакие мысли не посещают, и чувства одни и те же: жду тебя, желаю тебя. Жду и желаю – благодаря тебе – крепкого, хорошего и живого счастья. Милая моя, хорошая, Маша! Написав этот восклицание, я задумался с пером в руках. Не знаю, что хотел сказать, не умею ясно выразить то, о чем думаю. Но главный мотив все тот же: люби меня! Люби меня, а уж я тебя так люблю, и еще так буду любить, что тебе, конечно, не будет холодно и тоскливо жить на свете…»
– Что ж, идите, мои дорогие! – Мария Александровна едва сдержалась, чтобы не расцеловать их обоих. – Но возвращайтесь вовремя на обед!
Потом она долго смотрела, как они бежали на пляж – две хрупкие фигурки, два любимых мужчины, придающие смысл ее жизни.
Это было странно: она, уже известная писательница, которая всегда хотела независимости, боролась со всем миром – таким несправедливым и жестоким по отношению к слабым и обездоленным, сузила этот мир до такого вот крошечного островка счастья – простого и понятного, как утреннее прикосновение любимого.