Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

Данилюк Семён псевдонимом

– Уехал!
– сообразила она.

– Не уехал! А сбежал, - уточнил Вадичка.
– Гарун бежал быстрее лани. - Быстрей, понимаешь, чем заяц от орла, - закончил Листопад, с усилием разлепив ссохшиеся губы. - Тоже, что ль, кобель?
– бригадирша внимательно оглядела его - снизу вверх.

– Почему собственно тоже?
– с похмелья Иван сделался обидчив.
– Я сам по себе кобель.

– А ты?
– Клава перевела взгляд левее.

– Я не-не, - перетрусил Вадичка.
– Я это... ну, я ж Вам говорил. Потом

инфлюэнция.

– Ах да, - бригадирша, разом потеряв интерес, присмотрелась к Антону. Чем изрядно его перепугала.

– А я ничего не говорил. Мне бы только поблевать. А так ничего.

– В общем так, студенты!
– разочарованно отчеканила Клава.
– Чтоб завтра к восьми в контору. И глядите мне! Явитесь с похмелья, я вас носом в борозду воткну и лично пинками под зад погоню. - Далеко? - А хоть до самого Удвурина! О, мужики, гадское племя! Главное, петуха ради этой твари зарезала.

Безысходно махнув рукой, бригадирша пошла прочь. - Да, похоже, в засаду попали. Крутой бабец. Здесь Вадичке бражки не нальют, - пробормотал Непомнящий вслед удаляющейся спине, широкой и могучей, будто китайская стена.

* Домик оказался, прямо скажем, небогатый, но чистенький и убранный, как сама хозяйка. Пол застлан стиранными, душистыми половиками, на полке красовались сияющие чугунки, в углу, будто ружья в "козлах", выстроились ухваты, над которыми висела старая семиструнная гитара. На постеленной поверх стола старенькой клеенке рядом со стаканом с подвядшими ромашками стояла в рамке выгоревшая фотография, на которой сорокалетняя баба Груня была изображена в обнимку с мрачным, пухлолицым мужчиной лет на пятнадцать моложе.

– Это мой Сам. В день свадьбы, - сообщила баба Груня.
– Я как раз тогда завдовела, да и он бобылил с двумя малыми. Вот и сошлись. Веселый был, гитарил. Два года как помер... Да вы проходите, проходите, мальчики. Размещайтесь, кто, значит, куда.

Зыркающий в поисках спиртного Вадичка заметил в "красном" углу под облупленными ходиками скромненькую иконку. Грозно нахмурился. - Тээк. Это как понимать? Верующая, что ли?

– Да не! Что вы? Что вы?
– открестилась старушка, отчего-то испугавшаяся.
– Это так - фурнитура. У меня и Сам партеец был. Не позволял. Да я тоже атеистка. В чудеса не верю. Сколь раз у Богоматери просила то того, то другого. И хоть бы раз помогла. Другим вон помогает. А мне шиш. Не, нету Бога!

И во избежание дальнейших расспросов задернула иконку шторкой. - Пред говорил, помощь нужна, - припомнил Непомнящий, тонко подступаясь к разговору о выпивке. - Так это не к спеху, - баба Груня засмущалась.
– Пристройку бы разобрать на дрова. Раньше-то коровник был. Так скотину я, как Сам помер, продала. А к зиме бы в тепле.

– О! Это большой труд. Травмоопасный, - Вадичка намекающе подмигнул приятелям.

– Ясно, что не за так. Я б отблагодарила.

–

Не надо нам ничего. Так поможем, - буркнул прикорнувший на приступочке Антон.

– Да ты! Лишенец, - Непомнящий возмущенно задохнулся.
– Тут работы дней на десять. - Вот и начнем не откладывая, - Листопад, до того отмалчивавшийся, скинул рюкзачок у порога.
– Показывай, баба Грунь, где топоры, пилы. А то еще чуток такого отдыха, и - черти придут. Потом святым кадилом не отмашешься.

Поднялся и Антон:

– И то верно. Пора дурь выпаривать.

Вслед за Листопадом пошел на улицу. Вадичка вздохнул безнадежно:

– Ладно, я догоню. Только вот рукавицы достану.

Никаких рукавиц Вадичка не имел отродясь. Но на трюмо подметил флакончик одеколона "Шипр".

Ломать, как известно, не строить. Коровник разваливали азартно, балансируя на стропилах. Так что часа через три остов пристройки заметно "оскудел". Зато внизу, на поляне, рос холм из досок и бревен.

Из соседних домов то и дело выходили люди, завистливо глядя на ударную студенческую работу. Повезло старой дуре.

Сама баба Груня, счастливая, металась меж работниками и только охала в показном смущении.

– Да хватит уж, мальчики. Что ж вы так жарко взялись? Упаритесь. Ведь полкоровника, почитай, зараз разобрали. Ужинать скоро. Я уж картоху поставила, лучку накрошила, грибочков солененьких. В магазин-то кто съездит?

О, глупая баба Груня! Того не понимает, что русский человек порывом силен. Собьешь порыв, и - такая благодать случится, что заскулишь от ужаса.

При магическом слове "магазин" шум стих - разом.

– Не надо бы в магазин. Ох, не надо бы!
– свесился сверху Антон.

– Лучше б не надо, - засомневался и Листопад.
– Гораздо лучше.

– Да что ж вы, не мужики рази?
– подбадривающе, отчасти для соседей, вскрикнула сделавшаяся развеселой баба Груня.
– Али убудет вас с бутылки - другой? А на лисапеде больше и не привезешь. Рази еще сырку плавленного. Говорят, в Форсино, в магазин, завезли.

– Не портите мне старушку!
– Вадичка, рискуя сорваться, с неожиданным бесстрашием припрыгал с верхотуры, соскочил на траву и принялся теснить бабу Груню в дом.
– Деньжат давай! И - транспорт.

Антон и Листопад обреченно переглянулись.

А уж когда через полчаса послышалось гиканье, и из-за поворота вынырнул велосипед, даже бабу Груню проняло - почуяла наконец недоброе.

Руль велосипеда оказался свободен, а сам велосипедист жал на педали, расставив в стороны руки, оттягиваемые распертыми от вина авоськами. Из-за пазухи кокетливо высовывалась еще одна сургучная головка.

– Кажется, незабвенный "Солнцедар", - определил Антон.

– Штук пятнадцать, пожалуй, - на глазок прикинул Листопад.
– Ну, эквилибрист! Чего он орет?