Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка
Шрифт:
Вроде ничего не произошло. Никто никого не предал, не пробежала черная кошка. И двое еще тянутся друг к другу, пытаясь сохранить утекающую дружбу. Но с ужасом замечают, что это невозможно. Жизнь против воли разводит их всё дальше, словно расходящиеся рельсы.
Просто человек, понятый до конца, в котором не осталось загадки, становится нам не интересен, как опустевший стакан. Антон за два года, прошедшие после поездки в колхоз, сильно изменился. На смену пленившей Ивана мальчишеской восторженности пришла пытливая недоверчивость. Впрочем, насмешливый с другими, на Ивана он смотрел с прежним обожанием, охотно уступая лидерство в их отношениях. Но в нем все время оставалось недоступное даже для лучшего
Несмотря на то, что Перцов находился в пяти километрах от города, Антон часто навещал приятеля, и они устраивали веселые попойки и забавы, до которых оставался охоч Иван и от которых тихое семейное общежитие отходило по нескольку дней. Правда, это были не прежние холостяцкие "гульки", - третьей в их компании нередко оказывалась подружка Ивана - Вика. Втроем им тоже было хорошо и весело. Потому что образовался идеальный равнобедренный треугольник. Вику и Антона объединяло восхищение великолепным Иваном. Он же, подпитываемый их обожанием, без устали отмачивал все новые хохмы и розыгрыши, от которых оба приходили в восторг. Последняя произошла совсем недавно. Они возвращались на электричке из Черногубово. Хотелось продолжить гуляние, но деньги кончились. Вика с Антоном уселись в углу, продолжая что-то оживленно обсуждать, а Иван неожиданно пропал.
– Пода-айте герою Кандарага!
– разнесся по вагону бас из противоположного угла. Вика с Антоном, как и все, оборотились на голос, и лица обоих вытянулись.
По вагону с перевязанным глазом, приволакивая ногу, в наброшенном на плечи пиджаке двигался Иван. Но глаза пассажиров были прикованы не к повязке, не к больной ноге.
В районе ширинки увечного подрагивало блюдечко для подаяния. Причем понять сразу, на чем оно держалось, было решительно невозможно, - то ли против законов физики само висело в воздухе, то ли ловко балансировалось на возбужденном члене.
И лишь когда нищенствующий подходил ближе, становилось видно, что держится блюдечко на кончиках пальцев, просунутых через ширинку.
Люди покатывались со смеху и - щедро подавали. На ресторан "Селигер" набралось.
Распахнув ударом ноги нижнюю дверь, Иван оказался в подвальчике. В нос ударил вкусный хлебный аромат, - на печке сушились недоеденные ржаные корки.
– Входную дверь чего не закрываешь?
– вместо приветствия пророкотал Иван, зачерпнув с протвеня горсть.
– А к чему?- хозяин безмятежно улыбнулся.
– По этим ступеням индеец на тропе войны, и тот незамеченным не спустится. А корыто - так вовсе вместо звонка.
Неожиданно Иван склонился над возлежащим приятелем, вперил в него недобро закосивший глаз: - Говорят, ты земельное право за науку не считаешь? - Узнал-таки?
– Антон поскучнел.
– Слушай, а вообще наука для тебя существует?
– съехидничал Листопад, вновь запуская лапу в сухари.
– Конечно. Я, к примеру, сейчас философией и политэкономией заново увлекся. Вот где масштабы. Сообразительный Иван склонился к стопке книг. Так и есть: Кант, Сенека, Фейербах и даже Каутский и Плеханов. Отдельно - пара Лениных, ощетинившихся закладками. Канта и Сенеку Иван равнодушно пропустил. Но закладки в Ильиче и особенно Каутский с Плехановым испугали нешуточно. - Где достал?
– он с раздражением повертел потрепанный, дореволюционного издания томик. - Старуха-дворянка в флигельке поблизости доживает. Пользуюсь, пока наследнички окаянные окончательно библиотеку не рассвистали.
– Оно тебе надо?
– А то! Задумался я, Ванюша, над вопросом. Вот тот же Ленин Каутского
– Правильно обозвали! - Вовсе неправильно, - шуток вошедший в раж Антон не понимал.
– Почему если хочу убедиться, так сразу - сектант? Ну, хоть убей, не могу постичь, для чего Фейербаха я должен изучать через Маркса, Каутского - через Ленина, при всем моем к нему уважении, - могучий скандалюга; а Троцкого или, тем паче, Бухарина вообще из библиотек слизнуло, - Антон в негодовании взлохматил волосы.
– Вы мне дайте пощупать, может, я от того самым из всех вас верующим стану. Но - чтоб сначала через мозги пропустить. Это хоть понятно?
– Как не понять?
– Листопад запустил в рот очередную горсть.
– Удивительно, шо тебя до сих пор не выгнали. Попробуй усвоить один нехитрый совет: нельзя в жизни всё на зуб пробовать - дерьмом объешься. Понял? - Нет. - Вот потому и нажуешься его полной мерой.
Иван зыркнул на часы. Заторопился: - Ладно, я только навестить забежал. На бюро райкома опаздываю. Такое занудство, - по три часа воздух перемалывать. Я тебе, кстати, говорил, что секретарем райкома комсомола у нас Непомнящий? - Какой еще?..? Вадичка?
– Антон аж подлетел над кроватью.
– Вадичка в комсомоле?!! - Был Вадичка, да весь вышел. Вадим Кирилловича не желаете? Антон сочувственно хмыкнул.
– Можешь ухмыляться. Тебе-то с ним не общаться. А я...Таким фарисеем заделался, такого патриотизму развел, шо духан аж на километр вокруг. Обещал дядьке по общественной линии поднапрячься, но - чувствую, - на пределе уже! Иван механически ссыпал последние крошки в пасть. Спохватился.
– У тебя жрать-то есть чего?
– Уже нет, - Антон проследил за движением его ладони.
Смущенный Листопад поднял ручищи, будто сфоливший баскетболист, заглянул в пустующую тети Пашину кухонку. Увы! Холодильник оказался пуст, а на опрятном столике стояло блюдце со сгорбившимся потным куском голландского сыра, на котором сидела муха. При виде гостя муха поднялась и кокетливо закружилась вокруг, - должно быть, соскучилась в одиночестве. - Ништяк, Ваня, прорвемся, - успокоил его совесть Антон.
– Я в стройотряде подзаработал. На днях выплатят. Так что на ближайшие пару недель хватит.
Строить более долгосрочные планы в преддверии экзамена на отчисление Антону казалось бессмыслицей.
Наш паровоз, вперед лети
Если бы еще три годаназад кто-то сказал Вадичке Непомнящему, что его ждет карьера комсомольского функционера, наверняка схлопотал бы в ответ что-нибудь отвязно - кудрявое.
Но события в колхозе имени Товарища Лопе де Вега заставили передумать многое. Тогда после бегства Листопада и Негрустуева сутки проблуждал он в окрестностях Завалихи, трясясь от озноба и страха и не смея показаться в деревне.
В жестоких Листопадовых словах о том, что никому он не нужен, Вадичка углядел главную правду, - не нужен такой, как сейчас, - открытый и искренний. Честный даже в подлости. Хотя что значит "подлость"? Да, он сказал то, что думал: "В минуту опасности надо спасать себя". Но другие-то, не сказав, сделают то же самое. Такой Вадичка остался брошенным и беззащитным. А быть беззащитным оказалось очень неуютно.
Он слыл своим в мире искусства. Мог позвонить знаменитому на весь Союз актеру, чтобы тот оставил ему контрамарку на премьеру, или вместе с модным поэтом войти в зал на его творческий вечер. Вадичку знали, Вадичке не отказывали. "Ты нашей крови", - снисходительно говорили ему, и он этим гордился.