Сделка обреченных
Шрифт:
– Прошу вас, Лиза, – проговорил Ашинзон и строго взглянул на выбравшегося из машины Даниэля. – Отнеси чемодан мадемуазель Вальдман в ее комнату.
Лиза вошла в дом и с удовольствием втянула носом воздух. В доме уютно пахло ванилью и какой-то болотной травой. «Опьяняющий аромат, – подумала Лиза. – Если в гостиной еще и зеленые занавеси, то ощущение леса будет полным».
Занавеси оказались не зелеными, а ярко-желтыми. Но эта яркость не мешала, а удивительно сочеталась со старинной тяжелой мебелью красного дерева. Ашинзон усадил Лизу в огромное кресло. Сам сел напротив. По бисеринкам пота, выступившим у него на лбу, Лиза поняла, каким трудом далось ему передвижение по дому. Несколько секунд старик молчал, то ли переводя дыхание,
– Сейчас я познакомлю вас с Рахель.
Ашинзон достал из кармана небольшой пульт и нажал кнопку, вмонтированную в его гладкую белую крышку. Через несколько секунд дверь приоткрылась и в комнату вошла высокая женщина в белом переднике и строгом синем платье.
– Рахель, познакомься с госпожой Лизой Вальдман. И покажи ей ее комнату.
Женщина улыбнулась Лизе тонкими губами, церемонно склонила голову и жестом предложила следовать за ней.
– Я буду ждать вас в гостиной через тридцать минут, Лиза, – вслед им сказал Ашинзон.
Лиза кивнула и пошла вверх по лестнице вслед за Рахелью.
Комната Лизе понравилась. Просторная, светлая, с балконом, выходящим на Старый город. Стены комнаты были выкрашены в светло-салатовый цвет. «Красота!» – восхитилась Лиза, глядя из окна на дома из одинакового белого камня, на древнюю стену и золотой купол, возвышающийся над ней. Она открыла чемодан, достала банный халат, тапочки, пакет с туалетными принадлежностями. Расстегнула платье, и оно упало с плеч на яркий ковер, в котором преобладали разные оттенки зеленого. По пути в ванную Лиза остановилась перед зеркалом. «Хороша! – подумала она и подмигнула своему отражению. – Длинные ноги, красивые бедра, узкая талия. Недаром эта дама в самолете назвала ее «красоткой». А как прекрасно смотрятся рыжие волосы на фоне зеленой стены. Это сочетание цветов стоит использовать в коллекции».
Мысль о коллекции успокоила. «Все в порядке, – подумала Лиза. – Если даже здесь я не забываю о делах, значит, в Париже все будет хорошо. А как-то все сложится в Иерусалиме?!»
Лиза накинула на плечи халат, вынула заколку, и длинные волосы рассыпались по плечам. Как-то все сложится в Иерусалиме? О чем расскажет ей Ашинзон? Лиза с удивлением поняла, что сейчас это ее почти не волнует. Даже если Авраам Ашинзон болен всеми старческими недугами, вместе взятыми, включая склероз и болезнь Альцгеймера, завтра утром она будет дома. И все потечет как прежде.
У двери в ванную Лиза остановилась. Какое-то странное чувство вдруг подсказало ей, что все уже не потечет как прежде. Но Лиза решила об этом не думать. Она потянула бронзовую ручку в форме человеческой ладони и вошла в ванную.
Когда Лиза спустилась в гостиную, Авраам Ашинзон по-прежнему сидел в кресле, но на столике перед ним стоял поднос с фруктами и графин со светло-желтой жидкостью, в которой плавали какие-то травинки и кубики льда.
– Выпьете лимонаду? – Ашинзон открыл глаза и протянул руку к графину. Рука подрагивала, и Лизе вдруг показалось, что со стариком сейчас произойдет что-то страшное и он не успеет рассказать ей то, ради чего она оторвалась от своей коллекции и проделала долгий путь из Европы в Азию.
Ашинзон словно прочел ее мысли.
– Не беспокойтесь, – сказал он. – Я в полной форме.
Он дотянулся до графина, разлил лимонад по бокалам и откинулся на спинку кресла.
– Благодарю вас, Лиза, за то, что приехали, – сказал Ашинзон. – И позвольте приступить сразу к делу.
– Конечно! – Лиза с облегчением кивнула.
– Вы знаете, кем был ваш дедушка Жан? – спросил Ашинзон, раскрывая альбом с фотографиями, лежащий на низком столике около кресла.
Альбом был очень похож на альбом тети Вардены, только обложка была не темно-коричневой, а ярко-синей.
– Видите ли… – Лиза замялась.
– Авраам, – пришел
– Видите ли, Авраам, – Лиза пожала плечами, – мне было всего шестнадцать, когда погибли мои родители. Отец часто рассказывал мне о дедушке Жане. Но я не уверена, что в те годы папа рассматривал меня как взрослого серьезного человека. Я знаю только то, о чем сказала вам по телефону.
– Жан Вальдман был первым секретарем европейского отдела Всемирного еврейского агентства, – проговорил Ашинзон настолько торжественно, будто приглашал первого секретаря европейского отдела на трибуну митинга. – В начале тридцать четвертого года стало понятно, что над евреями Германии нависла смертельная угроза. Над всей общиной. Над богатыми и бедными, над сторонниками коммунистов и приверженцами национал-социализма, над религиозными и светскими. Евреи это понимали и пытались покинуть Германию. Но нацисты препятствовали их отъезду. Негласно. Не давали продавать имущество, запугивали. А тех, кто все-таки решался на отъезд, начали отправлять в концентрационные лагеря. Тогда никто не знал, что есть такие лагеря. Просто люди исчезали. Целыми семьями. Бесследно. Мириться с этим Еврейское агентство не могло. И было принято трудное, но единственно верное в тех обстоятельствах решение – пойти на переговоры с нацистами. Переговоры велись не напрямую, а через посредников. Сначала посредниками были дипломаты посольства Швеции в Берлине, а затем – Ватикан. Речь шла о спасении евреев Германии. Никто тогда не думал, что через пять лет опасность нависнет над всеми евреями Европы.
Ашинзон перевел дух. Дверь комнаты открылась, и на пороге появилась Рахель.
– Через несколько минут я подам завтрак в столовую, – объявила она и повернулась к Лизе: – Мы едим на завтрак только творог, круассаны и мармелад, мадемуазель. Но вам я могу сделать омлет.
– Благодарю вас, Рахель, – улыбнулась Лиза. – Я перекусила в самолете, так что круассан и чашка кофе меня вполне устроят.
Рахель кивнула, и дверь закрылась.
– Переговоры прошли успешно, – продолжил Ашинзон. – Нацисты согласились выпустить евреев из Германии. Но потребовали за каждого выезжающего взрослого еврея 10 тысяч долларов. Еврейское агентство было вынуждено согласиться на эти условия. Всего должно было выехать 450 тысяч человек, не считая детей.
Лиза закусила губу, пытаясь в уме перемножить эти цифры.
– Это четыре с половиной миллиарда долларов, Лиза, – улыбнулся одними губами Ашинзон. – По тем временам совершенно нереальная, огромная сумма. Но выхода не было. Еврейскому агентству пришлось согласиться. Сотрудники агентства отправились по всему миру с подписными листами. Они работали год. И они собрали эти деньги. Никто не отказался дать столько, сколько может. От нескольких долларов до миллионов. Евреи были готовы выкупить своих братьев из нацистского ада. Оставалось только подписать договор.
Ашинзон протянул руку, взял бокал и сделал большой глоток. Лиза смотрела на него, затаив дыхание.
– От имени Германии договор должен был подписать рейхсканцлер Адольф Гитлер. Сначала немцы хотели, чтобы договор подписал кто-то из его соратников. Гесс или Геринг. Но нам удалось настоять на том, чтобы это был сам Гитлер. Только его подпись гарантировала евреям беспрепятственный отъезд. Гитлер согласился, но настаивал на том, что соглашение будет тайным. Любая огласка давала ему право остановить эмиграцию. Он не желал, чтобы народ Германии заподозрил его в сговоре с евреями. Или, не дай бог, в сочувствии им. Евреи должны были просто тихо исчезнуть. Испариться. А Германия стать богаче на четыре с половиной миллиарда долларов. И потому, конечно, не могло быть и речи о гласной церемонии подписания договора. Ни один журналист не должен был пронюхать, что канцлер Великого рейха ведет переговоры с представителями евреев. Более того, что он встречается с ними и подписывает какой-то договор. И тогда был придуман план…