Сделка Райнемана
Шрифт:
Сполдинг постоял какое-то время на месте, знакомясь с обстановкой. Квартал производил на него впечатление крохотного, примостившегося где-то на самом краю ойкумены мирка. Людей тут – раз-два и обчелся. Ни улиц, ни строений за рядом теснившихся слева от него неказистых домов. Только голые участки земли да бетонные блоки, укреплявшие берега небольшого канала.
Эту последнюю пядь территории Очо-Кале и в самом деле можно было бы называть краем ойкумены, поскольку она представляла собой полуостров. Пакгаузы, таким образом, не только были заброшены, но и лежали далеко
Дэвид переложил сеть с правого плеча на левое. Из одного из близлежащих домов вышли два матроса. На втором этаже того же здания распахнулось окно, и какая-то женщина, высунувшись из него, начала громко бранить мужа, пытаясь выяснить у него, когда тот вернется домой. На небольшой обветшалой веранде замызганной лавчонки сидел на стуле старик с темным лицом индейца. Сквозь оконное стекло, покрытое пылью и сальными пятнами, просматривались силуэты находившихся внутри стариков, которые тянули вино прямо из бутылок. В последнем здании, завершавшем квартал, какая-то проститутка, завидев Дэвида, выставилась из окна на первом этаже и, расстегнув бойко блузку, обнажила большую отвисшую грудь. Затем, не удовольствовавшись этим, стиснула ее несколько раз руками и в заключение направила сосок в сторону Сполдинга.
Очо-Кале и впрямь являл собою затерянный мир. Заброшенный на обочину обитаемой суши.
Приблизившись к старому индейцу, Дэвид поздоровался с ним и шагнул в дверь. От повисшего в воздухе зловония, порожденного комбинацией запахов мочи и гниения, в помещении было трудно дышать. Подобная обстановка не смущала, однако, встреченных тут Дэвидом трех стариков – скорее пьяных, чем трезвых, и возрастом что-то под семьдесят.
Один из них – судя по всему, хозяин – стоял за грубо сколоченным деревянным столом, служившим прилавком. Он уставился в недоумении на клиента, не зная точно, что делать. Сполдинг вынул из кармана банкнот, чем поразил всех троих – и хозяина, и двух остальных, которые тотчас же подошли к нему, – и спросил по-испански владельца лавчонки:
– Кальмаров у вас не найдется?
– Нет… Ни одного не осталось… Товаров нам доставили сегодня лишь самую малость, – ответил хозяин, впившись взглядом в купюру.
– А что у вас есть?
– Черви для наживки. Мясо для собак и кошачий корм… Кошачий корм – превосходного качества.
– Дайте немного.
Хозяин повернулся торопливо назад, взял с полки требуху и завернул ее в грязную газету.
– У меня нет сдачи, сеньор…
– Не надо, – ответил Сполдинг. – Забирайте все. Желаю успехов в торговле наживкой.
Продавец улыбнулся смущенно, пораженный небывалой щедростью покупателя.
– Сеньор, как же так?..
– Берите, берите. Теперь это – ваши деньги. Понятно. Кстати, скажите-ка мне, кто там работает? – Дэвид указал на окно, сквозь которое из-за грязи мало что было видно. – Вон в тех огромных зданиях?
– Думаю, что никто… Здесь появляются какие-то люди время от времени… Несколько человек… Придут и уйдут… Да еще подходит сюда какое-то рыболовное судно… Вот и все.
– А вам приходилось бывать там, внутри?
– Да. Когда-то
Двое других стариков, согласно кивнув, заговорили дружно, подтверждая сказанное хозяином.
– Но это было раньше. А сейчас?
– Сейчас мы там не работаем… Предприятие закрыто. Насовсем. И в эти здания уже никто не заходит. Их владелец – страшный человек, дурной. А сторожа – настоящие головорезы.
– Сторожа?
– Да, сторожа… И у них еще ружья… Много ружей… В общем, ничего хорошего. Все очень-очень плохо.
– Автомобили заезжают сюда?
– Да, иногда… Один или два… Но люди, которые приезжают на них, не дают нам работы.
– Спасибо. Берите же деньги. И еще раз – спасибо.
Дэвид подошел к потускневшему от грязи окну, оттер от налета пыли небольшой участок стекла и вгляделся в цепь пакгаузов. Они производили впечатление давно заброшенных строений. И можно было бы подумать, что сюда вообще никто никогда не наведывается, если бы не несколько человек, находившихся в данный момент на пирсе. Сполдинг решил повнимательней присмотреться к ним.
Сперва он не был уверен в своем заключении. Стекло, оттертое лишь с одной стороны, снаружи по-прежнему покрывал легкий слой пыли и грязи, что значительно затрудняло обзор. Люди между тем не стояли на месте. Они то приходили, то уходили, исчезая на время из того довольно узкого поля зрения, которое открывалось Дэвиду из проделанного им просвета в оконном стекле.
Но затем от его сомнений не осталось и следа. Люди на пирсе были в такой же точно форме полувоенного образца, что и охранники у ворот усадьбы Райнемана.
Несомненно, это были молодчики удравшего из Германии финансиста.
Звонок раздался ровно в пять тридцать. Поскольку на проводе был не Штольц, Дэвид отказался следовать переданным ему указаниям и, закончив на этом разговор, повесил решительно трубку. Не прошло и двух минут, как вновь зазвонил телефон.
– Вы, право же, чересчур уж упрямы, – произнес Эрих Райнеман. – Опасаться надо не вам, а нам.
– В данном случае ваше замечание неуместно. Как вы сами должны понимать, я не могу принимать на веру то, что говорят мне неизвестные лица, и, соответственно, выполнять продиктованные ими распоряжения. Понятно, с моей стороны было бы глупо рассчитывать на то, что мне удастся как-то обеспечить полную свою безопасность, но кое-какие меры предосторожности я должен все-таки принимать.
Райнеман ответил не сразу. Когда же заговорил, в голосе его прозвучали жесткие нотки:
– Что произошло прошлой ночью?
– Я уже достаточно подробно рассказал Штольцу обо всем, что случилось со мной. Ничего же другого я просто не знаю.
– Не верю вам. – Голос Райнемана звучал натянуто и резко. Его гнев готов был в любое мгновение выплеснуться наружу.
– Извините, – сказал Дэвид, – но меня это не касается.
– Никто из тех людей не вернулся с Кордобы! Это же бог знает что!