Сделка.
Шрифт:
– Извини. – Я на мгновение закрываю глаза, чтобы успокоиться. – Давай перейдем к следующему философу. Вернемся к Фуко в конце.
Гаррет сурово смотрит на меня.
– Никуда мы переходить не будем. Во всяком случае, до тех пор пока ты не расскажешь, почему тебе так и хочется откусить мне голову. Что, Лапочка игнорирует тебя в квадрате?
Его сарказм только подстегивает мое раздражение.
– Нет.
– У тебя месячные?
– О боже. Ты меня достал. Просто читай.
– Я не буду читать эту чертовщину. – Парень складывает руки
Я недооценила упрямство Гаррета. А зря, ведь он своей настойчивостью перехитрил меня и добился всего, что ему было надо. Я не хочу откровенничать с ним, но моя ссора с Кэссом висит надо мной, как темная туча, и мне надо развеять скопившуюся в ней грозовую энергию, пока она меня не поглотила.
– Он хочет хор!
Гаррет хлопает глазами.
– Кто хочет хор?
– Мой партнер по дуэту, – угрюмо отвечаю я. – Он же проклятье моей жизни. Клянусь, если бы я не боялась сломать руку, я бы врезала по его наглой, тупой роже.
– Хочешь, я научу тебя? – Гаррет крепко сжимает губы, как будто сдерживает смех.
– Меня так и подмывает сказать «да». Если серьезно, то с этим парнем просто невозможно работать. Песня фантастическая, а он только и делает, что придирается к каждой микроскопической детали. Тональность, темп, аранжировка, чертовы костюмы, в которых мы будем выступать.
– Ладно… так что насчет хора?
– Только представь, Гаррет: Кэсс хочет, чтобы в последнем куплете нам подпевал хор. Чертов хор. Мы уже неделями репетируем эту песню. Предполагалось, что исполнение будет простеньким и незатейливым, чтобы мы оба могли раскрыть свои голоса, и тут он вдруг предлагает сделать из этого гигантское представление!
– Тебя послушать, так он самая настоящая дива.
– Он и есть дива. Я готова оторвать ему башку. – От гнева у меня сдавливает горло, руки трясутся. – И потом, как будто всего этого ему мало, за две минуты до конца репетиции он заявляет, что нам нужно изменить аранжировку.
– А что не так с аранжировкой?
– Ничего. С аранжировкой все нормально. А Мэри-Джейн – девчонка, которая написала эту проклятую песню, – сидит и помалкивает! Не знаю, то ли она боится Кэсса, то ли втюрилась в него, но от нее никакой помощи. Она затыкается, когда мы начинаем бодаться, а должна была бы высказывать свое мнение и помогать решать проблему.
Гаррет надувает губы. Примерно так делала моя бабушка, когда глубоко задумывалась. Просто прелесть.
Но он прибьет меня, если я скажу, что он напомнил мне мою бабушку.
– Ну? – говорю я, не выдерживая его молчания.
– Я хочу услышать эту песню.
Моему удивлению нет предела.
– Почему? Зачем?
– Затем, что ты только о ней и говоришь с того момента, как мы увиделись.
– Ничего подобного! Я заговорила о ней впервые!
Он небрежно отмахивается – подозреваю, это типичный
– Ну, я хочу услышать ее. Если у этой девочки по имени Мэри-Джейн кишка тонка для правомочной критики, тогда это сделаю я. – Он пожимает плечами. – Может, твой партнер – как его зовут?..
– Кэсс.
– Может, Кэсс и прав, а ты просто слишком упряма, чтобы увидеть это.
– Поверь мне, он ошибается.
– Замечательно, только позволь судить мне. Спой оба варианта – тот, который сейчас, и тот, на котором настаивает Кэсс, – и я выскажу тебе свое мнение. Ты же играешь, да?
Я непонимающе хмурюсь.
– Что играю?
Гаррет закатывает глаза.
– На инструментах.
– А, да, играю. На пианино и гитаре. А что?
– Сейчас приду.
Он выбегает из комнаты. Я слышу его шаги в коридоре, потом скрипит какая-то дверь. Он возвращается с акустической гитарой в руке.
– Такера, – поясняет он. – Он не обидится, если ты поиграешь на ней.
Я скрежещу зубами.
– Я не собираюсь петь тебе серенады.
– А почему бы нет? Ты стесняешься?
– Нет. Просто у меня есть другие дела. – Я устремляю на него многозначительный взгляд. – Например, помочь тебе с пересдачей.
– Мы почти закончили с постмодернизмом. Все самое трудное будет на следующем занятии. – В его голосе появляются дразнящие нотки. – Ладно тебе, у нас есть время. Дай мне послушать.
Он совершенно по-мальчишески улыбается, и я сдаюсь. Он мастерски научился изображать из себя веселого мальчишку. Только он не мальчишка. Он мужчина с сильным телом и решительно вздернутым подбородком. Я знаю: Гаррет будет травить меня весь вечер, если я не соглашусь спеть.
Я беру гитару и пробегаю пальцами по струнам. Гитара настроена, правда, чуть выше, чем та, что у меня дома, но звук замечательный.
Гаррет забирается на кровать и кладет голову на целую гору подушек. Я впервые вижу, чтобы человеку для сна нужно было так много подушек. Может, они необходимы ему как колыбель для его непомерного эго?
– Ладно, – сдаюсь я. – Вот так это выглядит сейчас. Представь, что в первом куплете ко мне присоединяется мужской голос, а потом мы поем второй куплет.
Я знаю многих певцов, которые стесняются петь перед незнакомыми людьми, но у меня с этим проблем нет. С самого детства музыка была для меня убежищем. Когда я пою, окружающий мир исчезает. Остаюсь я и музыка, а еще чувство глубокого покоя, который я нигде больше не могу найти, как ни стараюсь.
Я набираю в грудь воздуха, проигрываю вступительные аккорды и начинаю петь. Я не смотрю на Гаррета, потому что меня здесь уже нет, я растворилась в мелодии и словах, я полностью сосредоточена на звучании своего голоса и гитары.
Мне нравится эта песня. Действительно нравится. Она обладает неповторимой красотой, и даже без дополняющего мой голос богатого баритона Кэсса она все равно производит неизгладимое впечатление своей щемящей душу глубиной, столь характерной для лирики Эм-Джи.