Сдвиг по фазе
Шрифт:
— Это невозможно.
— Когда-то и летать было невозможно. А потом один чувак взял и построил аэроплан.
— Да, но он использовал научные расчеты. А мы ведь и не заикались про науку, верно? Мы говорим о человеке, который умер, а спустя несколько десятилетий воскрес! Черт побери, Клемент, неужели вы не понимаете, почему я не верю в вашу историю?
Мы молча проходим метров пятьдесят, прежде чем следует ответ:
— Ладно, я врубился. Но я знаю кое-что, чего не знает даже Редж.
— И что же это?
— Я знаю, кто спер
— Это имеет какое-то значение?
— Ага, имеет, потому что это я ее стибрил.
33
Мы проходим мимо паба, и неожиданно у меня вырывается фраза, которую я до этого в жизни не произносил:
— Кажется, мне нужно выпить.
Не дожидаясь какой бы то ни было реакции Клемента, я открываю дверь и устремляюсь к бару.
Две пинты вашего самого дешевого светлого, мямлю я молодой женщине за стойкой.
Рядом возникает мой товарищ:
— Я что-то не то сказал?
— Нам нужно поговорить. Я больше так не могу. Это нечестно по отношению и к вам, и ко мне.
Подают пиво, я расплачиваюсь и увлекаю великана к свободному столику. Все мои навыки в психотерапии, равно как и познания о психических заболеваниях и расщепленном сознании, теперь роли не играют. Пришло время для разговора начистоту.
— Простите, Клемент, мне трудно это говорить, но я полагаю, что вы страдаете шизофренией.
— Только полагаешь?
— Именно, потому у меня не хватает квалификации, чтобы поставить точный диагноз. Уже устал повторять: вам необходима профессиональная психическая помощь.
— Так ты вправду думаешь, что я чокнутый?
— Я думаю, что ваше состояние глубоко укоренившееся и очень сложное. Настолько сложное, что мы можем сидеть здесь и обсуждать его хоть неделю, и все равно затронем лишь поверхностно.
— Значит, рассказ Реджа ничегошеньки не изменил?
— Вообще-то, изменил, но не в том смысле, в каком вы надеялись. По моему мнению, вы столь одержимы этим Клементом, что убедили себя, будто им и являетесь. Думаю, в вашей жизни произошло нечто ужасное, и потому ваш мозг пытается отгородиться от воспоминаний об этом событии посредством присвоения чужой личности. Иными словами, переключает ваши воспоминания на ложные.
Клемент отвечает непонимающим взглядом, однако меня уже несет вовсю.
— Я обязан быть честным с вами, Клемент. Все это притворство… просто опасно, и помощи от моего подыгрывания никакой.
Великан берет бокал, медленно подносит к губам и, отпив небольшой глоток, снова ставит на стол и спрашивает:
— Так кто же я тогда?
— Этого я не знаю, но пока вы не признаете, что вы отнюдь не тот, кем себя считаете, ваше хождение по мукам не прекратится и вам не вырваться из плена своего наваждения.
— Не, ты не прав. Я знаю, кто я такой.
— Послушайте, — вздыхаю я. — Вы не умирали. Вас зовут не Клемент. Все, что вы считаете реальным, — лишь иллюзия, сконструированная вашим
— Я могу назвать тебе людей, которые считают иначе. Которые не думают, будто у меня поехала крыша.
— Вроде Эммы?
Клемент едва заметно качает головой, и я понимаю, что она не из их числа.
— Почему вы не хотите о ней говорить?
— Потому что нечего говорить.
— Клемент, вы не можете постоянно убегать от правды. Вам необходима помощь, и я слишком вас уважаю, чтобы и дальше потакать вашим фантазиям. И я готов поспорить, что именно так себя и чувствовала Эмма, когда вы показали ей якобы свою могилу. Вы не хотите говорить о ней, потому что она тоже сказала, что вам необходима помощь?
— Ты не слышал, что я только что сказал?
Я подаюсь вперед и кладу ладонь на его руку.
— Представляю, как трудно такому человеку, как вы, просить о помощи, но, поверьте, в этом нет ничего постыдного. У вас еще есть время справиться с расстройством и восстановить свою жизнь. Вам только и нужно, что признаться самому себе в наличии проблемы.
Великан снова берет бокал, но на этот раз осушает его за пару секунд, после чего встает.
— Так, мне пора, — заявляет он.
— Но мы должны обсудить ваше состояние!
— С болтовней придется подождать, док. У меня еще дел по горло.
— Да какие дела могут быть важнее собственного здоровья?
— Для начала, раздобыть кувалду. При условии, конечно же, что ты не отказываешься от моих услуг.
— Не отказываюсь, но…
— Вот и прекрасно. Загляну к тебе около семи. Будь готов.
Он уже собирается уходить, однако задерживается на мгновение для последнего наставления:
— Ах да, док, постарайся не попалиться, что кто-то дома, а то вдруг полиция с ордером вломится.
Клемента мне не остановить ни словом, ни действием, и потому я лишь беспомощно наблюдаю, как за ним захлопывается дверь. Отнюдь не в первый раз оказываюсь в ситуации, когда моим советом пренебрегают. Честно говоря, даже со счету сбился, сколько клиентов отказывались смотреть правде в глаза и противостоять своим демонам. Но на этот раз я обеспокоен более, нежели следовало бы — по причинам, признаваться в которых мне не хотелось бы.
— Блин, — бормочу я себе под нос.
В одиночестве меня охватывает беспокойство, чему в немалой степени способствует мрачная атмосфера заведения. Я обвожу взглядом зал: всего несколько посетителей, каждый из которых, похоже, подобно мне погружен в собственные горести. Все мы — родственные души, как ни печально это признать. Сидим в одиночестве в каком-то замызганном пабе в восточном Лондоне, потягиваем дешевое пиво и сокрушаемся, как же докатились до такой жизни. И каждому из нас есть что рассказать. Моя история, наверное, самая трагичная. Единственный другой претендент на подобное сомнительное первенство ушел пару минут назад.