Сдвиг по фазе
Шрифт:
— Чаю хотите? Я — ужасно, так что обсуждению не подлежит.
— Тогда валяй.
Великан усаживается за стол. В ожидании закипания чайника я размышляю, не возобновить ли вчерашний разговор. Клемент, однако, меня опережает:
— Я тут все думал, о чем мы с тобой толковали.
— И что надумали?
— Что меня это не радует.
— Мне жаль. Я понимаю, вам совсем не это хотелось услышать.
— Не радует меня вовсе не это. Я спрашивал твое мнение, и ты его выложил. Тут все по чесноку.
—
— Да голос в башке.
— О!
— Это нормально?
— Нормально ли для больных шизофренией слышать голоса? Иногда да.
— Считаешь, мне нужно не обращать на него внимания?
— В зависимости от того, что он вам говорит.
— Недавно вот сказал про заделанный блоками пожарный выход.
— Неужели?
— Типа того. На самом деле, на приказы это не похоже. Скорее намеки.
— Хм, странно.
— Во-во. Раз уж ты так уверен, что у меня поехала крыша, может, объяснишь?
— Я бы предположил, что это проявления подсознания. Вы взглянули на стену и заметили мох, а ваше подсознание сделало выводы.
Я разливаю чай и присоединяюсь к великану.
— Значит, по-твоему, этот голос… это типа со мной разговаривает мой мозг?
— Говоря простым языком, да. Ваше подсознание порождает мысль, которую рассудок воспринимает как голос. Такое особенно распространено у детей. У некоторых не проходит и при взрослении.
— Правда, что ли?
— Это можно сравнить со случаем, когда никак не вспомнить чье-то имя. Через какое-то время просто перестаешь ломать над этим голову, но вот подсознание продолжает работать. И в конце концов имя внезапно всплывает в голове, как будто кто-то его подсказал.
— Ага, вот только мой голос появляется и пропадает, и он вовсе не напоминает мне о телке, что я шпилил году эдак в семьдесят втором.
— Вот это-то, боюсь, и отличает страдающих психическими заболеваниями от здоровых. Ваше восприятие искажено.
Клемент несколько раз задумчиво поглаживает усы.
— Так вам понятнее? — спрашиваю я.
— Не знаю. Не так-то это легко, когда тебе говорят, что ты псих.
— Вы не псих, Клемент. Вы нездоровы, и вам необходимо лечение, вот и все. В этом нет ничего постыдного.
— Ага, вот только постыдно, когда тебя запирают в обитой войлоком палате.
— Чушь несете. Никто не упечет вас в палату, и смирительную рубашку на вас тоже не наденут.
— Это ты так говоришь. А вдруг коновал только глянет на меня и решит, что я созрел для психушки?
— Поэтому-то вы и не показываетесь врачу? Боитесь, что он скажет?
Клемент пожимает плечами.
— Бояться вовсе не надо! Если вы подвернете ногу, вы же обратитесь к врачу, не так ли?
— Ну, наверное.
— Чем же лечение психической болезни отличается от лечения физической? Не нужно проводить между ними различия! Вы больны,
— Но помочь ты мне не сможешь?
— Да я даже диагноз поставить толком не могу, не говоря уж о лечении. Зато я могу вам кое-что пообещать.
— Я весь внимание.
— Когда все это закончится — при условии, что я останусь на свободе, конечно же, — помогу вам найти подходящую психиатрическую лечебницу и не оставлю вас на протяжении всего лечения. Вам вовсе необязательно делать это в одиночку.
Клемент едва заметно склоняет голову, что я воспринимаю как знак согласия.
Всего лишь пять дней миновало с тех пор, как Джеральд выпроводил меня из «Здравого ума», а мне уже недостает подобных моментов. Клемент в лучшем случае сделал первый шаг, но, по крайней мере, он как будто готов признать необходимость помощи. Прогресс, пускай и незначительный, есть прогресс.
Вдохновленный скромным успехом, я допиваю чай и принимаюсь за поиски инструментов и фонаря, о которых просил Клемент.
Когда я возвращаюсь, он смотрит в пространство.
— Вы готовы?
— Ага.
— Все в порядке?
— Будет, когда заткнется этот чертов голос.
— А что он сейчас говорит?
Великан поднимает взгляд и вздыхает:
— Библия.
34
Похоже, покинуть квартиру сию минуту не получится.
— Именно так? Одно слово — «библия»?
— Ага.
— Это имеет отношение к нашему предыдущему разговору?
— Ты о чем?
— Вы сказали, что украли в «Трех монахах» Библию Дэйва.
— Потому что так и было.
— Может, вы и украли Библию, и, вполне возможно, у какого-нибудь владельца бара, которого даже могли звать Дэйв, но это не та книга, про которую рассказывал Редж.
— Как скажешь, только мне лучше знать, что я делал.
— Тогда расскажите, что именно произошло.
— Да рассказывать-то особо и нечего. Как-то вечером резались мы в карты, и я охрененно продул… Даже не знаю сколько, но прилично. А после того как Дэйв обобрал меня, жена позвала его в бар бочонок сменить, ну я быстренько и сунул Библию под куртку.
— Зачем же вы ее украли?
— Да просто назло Дэйву.
— А собирались вернуть?
— Ага, да только не вышло.
— Почему же?
— Через пятнадцать минут Роланд Рейнот огрел меня по башке чертовой крикетной битой, вот почему.
И снова его байка совпадает с рассказом Сазерленда. Но что, если Редж рассказывал об этом кому-то в баре, а Клемент, еще до начала своей болезни, ненароком подслушал? Разумеется, это всего лишь предположение, однако версия превращения истории Сазерленда в воспоминание представляется куда более рациональным объяснением, нежели то, во что верит Клемент.