Сдвинутая пересказка
Шрифт:
Прыгквак одним прыжком забрался на стол и залез в наполненную водой полоскательницу для рук: здесь он, по крайней мерю, чувствовал себя увереннее. Он пожалел, что не захватил какую-нибудь из своих философских брошюр, хотя, впрочем, вряд ли смог бы найти в них что-то подходящее случаю. «Расчленение — это высшая цель» или что-нибудь в этом роде — вот все, на что в них можно было рассчитывать. Да, на сей раз ему, по всей видимости, придется рассчитывать только на свою Природную
Прыгквак изобразил на своем лице улыбку.
— Что ж, — сказал он, — в таком случае я ничего не имею против. Я думаю, что Свини наверняка приготовит меня необычайно вкусно.
Свини, весь опыт общения которого с лягушками (как, впрочем и с большинством других существ) сводился к взаимоотношениям между поедающим и поедаемым, буквально рот раскрыл от изумления. Как это так — самому хотеть, чтоб тебя съели? Да такого просто не бывает. Ему показалось, что он услышит, как мать шепчет ему на ухо: «Это перестает быть забавным. Выкинь-ка его поскорее, сынок, и найди себе другую лягушку».
— Вот только, — продолжал Прыгквак (при этих словах лицо Свини просияло), — вот только боюсь, что у меня вряд ли найдется для этого время. К тому же, это было бы нарушением законов нашего королевства, ибо, цитирую: «Ни одно земноводное, независимо от цвета кожи, религиозной принадлежности и платежеспособности, не может быть съедено без суда, совершенного по всей форме над ним или над ней, сородичами, а так как в настоящем королевстве никаких других лягушек нет, ни одна лягушка, таким образом, проглочена быть не может».
— Можете считать, что этот закон уже отменен, — фыркнула Петунья и стала подкрадываться к Прыгкваку. Свини последовал за ней, выхватив на ходу большой кухонный нож из стойки для зонтиков, которая в соответствии с замыслом художника-сюрреалиста, оформлявшего банкетный зал, была расположена параллельно полу. Свини отличался тем, что очень изобретательно оставлял кухонные ножи в самых, казалось бы, неподходящих для этого местах. «На всякий случай, — объяснял он. — Вдруг позарез понадобится».
Прыгквак не терял хладнокровия, хоть у него и дрожали немного колени. (В действительности, у лягушек коленей как таковых нет, поэтому и дрожать они особенно не могут, но, как вы сами понимаете, это был момент, Исполненный Напряженного Ожидания, так что дрожащие колени тут являются неотъемлемой деталью).
— Ну ладно, — проговорил Прыгквак. Мысль с бешеной скоростью работала у него в голове. — В таком случае, я должен предупредить вас, что на самом деле я вовсе не лягушка, а ядовитая южноамериканская жаба и, как истинный политэмигрант, я готов в любую минуту выплюнуть на вас все свои запасы смертельного яда кураре!
Они остановились. Петунья вопросительно взглянула на слугу. «Свини, ведь ты повар, ты должен знать, он говорит правду?»
Свини расхохотался в ответ.
— Да никакой Южной Америки и на свете-то нет.
— Че Гевара жив! — бестрепетно провозгласил Прыгквак.
Свини только фыркнул.
Прыгквак вздохнул и тяжело опустился на дно своего убежища.
— Прекрасно, — проговорил он, пока двое потенциальных убийц все ближе подкрадывались к нему. — В таком случае у меня есть к вам последняя просьба. Пусть меня поцелует самая прекрасная женщина в этой стране. Женщина, при одном виде которой все вокруг падают в обморок. Женщина, один взгляд которой отправил на д… отправил в кругосветное плавание тысячи кораблей («…или точнее, — подумал он, — мог бы отправить, имей наша страна выход к морю»). Женщина, о которой мечтает каждый мужчина королевства. Это вы, принцесса Петунья.
И он неуклюже поклонился в своей полоскательнице.
— За счастье поцеловать вас я, не задумываясь, отдал бы свою жизнь…
Здесь нам придется сделать довольно пространное отступление, так как вам необходимо уяснить два следующих обстоятельства.
Первое — это то, что никто до сих пор не делал Петунье подобных комплиментов. Королева, к тому моменту отошедшая от престола, но еще не отошедшая в мир иной, посвятила свою жизнь тому, чтобы сделать из принцессы несносную девчонку.
— Я из тебя сделаю несносную девчонку, — говорила она Петунье каждое утро, когда на дворе еще едва рассветало. И заспанная принцесса с радостью слушала ее. (Кстати, если вам интересно, как можно было определить, что рассветает, если солнце вообще никогда не заходило, то могу вам ответить, что делалось это методом научно-интуитивного расчета, и у королевы рассвет обычно приходился на три часа утра по Гринвичу.)
В результате такого королевского воспитания Петунья преуспела в искусстве действовать людям на нервы. Люди избегали ее. А те, кто этого сделать не мог, например, женихи — перед тем, как встретиться с ней, брали уроки дипломатии у зарубежных послов. Вышеупомянутым женихам и доставалось больше всего. Вот как обычно протекал разговор:
Жених: Какое у вас красивое платье, принцесса!
Принцесса: Боже, ну и длинный же у вас нос. А что это еще за бурые пятна у вас между зубами?
Жених: Прошу вас, не обращайте на это внимания, моя милая незабудка. У вас потрясающие глаза.
Принцесса: Зато у вас глаза как у рыбы. И я хочу, наконец, услышать от вас, что это за пятна у вас на зубах.
Жених уходит.
Петунья чувствовала, что все эти комплименты ее женихов на самом деле лишь пустые слова. Она даже представляла себе, как они мысленно заканчивают их про себя: «Какое у вас красивое платье… и какое оно огромное». Или: «У вас потрясающие глаза… в темноте».