«Сэ, Бэ и Е», и никакой магии

Наталья Гаврюшова

Игорь поменял свою позу на земле и уже сидел полулежа. Видно было, что ему становилось лучше, но вставать он еще опасался. Медсестра сидела на корточках возле Игоря и заполняла шариковой ручкой, какие – то бумаги, но время от времени очень серьезно поглядывала на него. Тот не проявлял никакого интереса к ней, а был занят тем, что о чем – то интенсивно думал, и это было, очень заметно.

Илья Петрович, еще раз, любезно окинул взглядом сидящую медсестру – красавицу и зачем – то пошел к водителю машины скорой помощи. Господи! «Все только начинается!» – отчетливо пульсировало у него в голове. И тут же вспомнил про своего младшего брата Камиля, с которым, попадая в дурацкие ситуации, тоже всегда «Все только начиналось!» Он любил Кама, но ровно настолько, насколько позволял ему его более – менее планируемый «Сэ, Бэ и Е!» Камиль еще тот товарищ был! Шилопопый жук – бунтарь! Нет, экспериментатор – вдохновитель! У брата Ильи Петровича имелась необузданная страсть к особому практическому познанию окружающего мира. И в ход для обеспечения такого жизненного подхода шло все, что попадалось под руки, под ноги и на глаза. Полотенце, подсвечник, старое фото, портсигар, спица от велосипеда, осколок от разбитой тарелки, перо, перегоревшая лампа и многое другое. Пока Илья Петрович шел к водителю машины скорой помощи, он еще успел подумать, что расстояние, какое – то растущее и никак не заканчивается. И еще, параллельно зачем – то он отчаянно

перебирал все те предметы в своей голове, с которых начинались и не заканчивались их дурацкие истории с Камилем. И вспомнил один забавный случай. Когда – то они с Камилем пошли в старый сарай – развалюху, который находился в их армянском дворике. Армянский дворик напоминал собой густо налепленные старые постройки с несколькими деревянными лестницами на второй этаж, а то и на третий, объединенные ими же. Такие жилые многоскворечники очень нравились Илье Петровичу. Он чувствовал себя там в безопасности, в беззаботности и, наконец, в радости, несмотря на одолевавшие его уже в раннем возрасте «Сэ, Бэ и Е». И даже, когда Агнессы Яковлевны не стало, а ее малюсенький домик – двушечку продали, то он все равно туда приходил и напитывался силой рода. Армянского, татарского, кубанского, да какая разница. В армянском дворике жило целое интернациональное государство. Бывало так, кто пирожков с картошкой на свою семью жарит, тот еще и детишек во дворе угощает. Кто шишару готовит или гату с ореховой начинкой, тот также. Никто ни с кем не договаривался, все делалось с отеческой заботой и материнской любовью. Как для себя, так и для других. Было какое – то человеческое единение, тепло, праздник от общения, но и сорились, конечно, также горячо, как и дружили. И в этом сарайчике Илья Петрович с Камилем нашли очень древний, местами поржавевший, мопед, который был еще на ходу. Это выяснилось позже. Камиль, как обычно, уселся первым и приказал, чтобы Илюхан его выкатил. Он решил, что будет рыцарем, а старший брат, вторым конем. И надо отдать должное, что эта идея даже понравилась Илье Петровичу, который тут же стал раскачивать мопед. Эти неповторимые звуки скрежещущего железа услышали другие дети во дворе и прибежали в сарайчик к братьям Валеевым. Они дружно и охотно встали на свободные места коней в упряжке и дали толкача без подготовки рысцой. Теперь коней у рыцаря Камиля было четверо вместе с братом. И тут, этот мопед, как покатился, как дал скорость, кони, как горох рассыпались кто куда, а рыцарь прямиком налетел на хлипкий деревянный туалет во дворе. В туалете сидел дядя Коля, который читал местную газету и курил папиросу. О, боги! Геракл, Зевс и Гермес! В тот момент братья Валеевы подумали, что разверзлись небеса. Дядя Коля попой провалился в дырку в этом туалете, застрял и повис. Благо, это дырка небольшого размера была, иначе бы и Илюшу, и Камиля наказали бы на веки вечные. Газета упала, папироса рядом, пошло самовозгорание. Дядя Коля очень и очень много раз дико проорал: и «Сэ, Бэ и Е», И «Сэ, Бэ и Нэ» и «Сэ, Бэ и Пэ»! Со всех квартирок дружного армянского дворика выбежали люди. Перепуганного и заплаканного Камиля стащили с мопеда, его верным коням выдали порцию воспитательных пилюль и бегом стали тушить деревянный туалет и вытаскивать дядю Колю. И Валеев старший тогда навсегда осознал, что куда с Валеевым младшим не пойти, как добрый рок будет преследовать фраза «Все только начинается!» Илью Петровича серьезным образом наказали родители за потворство младшему брату, которого постоянно тянуло в латы, доспехи и на коня. Илюхану ограничили время просмотра разных досуговых программ по телевизору, и это был удар «ниже пояса», в том числе и от брата, который ржал, как тот конь, которого не было у Ильи Петровича, а то бы пришпорил с удовольствием. А Камиля, просто пожурили за малоопытность в обращении с такими вещами, как мопед и отпустили. Сарай самый старший Валеев починил, и туалет новый сколотил. Агнесса Яковлевна все смеялась, что шороху навели, так навели. А нечего рассиживаться в туалете, чтобы газеты читать и папиросы курить! Туалет чисто для справления малой и большой нужды. Зашел, опорожнился, вышел и все. А газеты и папиросы – это создание очереди, порождение сплетен во время ее и дурной общественный тон. В общем, дядя Коля не пострадал, но до самого конца своего жизненного пути, уже старый и дряблый был, всегда при виде двух братьев Валеевых после дружественный беседы грозил им и говорил: «Ух, я Вам! Сэ, Бэ и Нэ!» И все трое смеялись. Очень душевно всегда это было, ни капли злости и осуждения. Хороший мужик дядя Коля был.

И Илья Петрович не заметил того, что уже минуты три топтался около водителя скорой помощи. А тот вообще на него не реагировал, и вот интересно, что сигарета у шофера никак не заканчивалась. Или же, он успевал сразу прикуривать от догоравшей, новую. Илья Петрович повернулся к нему лицом и сказал:

– Дурацкая ситуация. Прямо попал, так попал.

– В смысле, попал? – продолжая курить, поинтересовался у Ильи Петровича водитель скорой помощи. – Все ясно, как божий день. У мужика приступ эпилептический случился, это его брат, ты неравнодушный к чужому горю человек. Какая дурацкая ситуация? Мы приехали и работаем. Все нормально. Или может, ты так впечатлился, что тебе седативного чего дать? Вика, иди сюда, если ты освободилась!

Илья Петрович был потрясен. Обычный шофер кареты скорой помощи, а разговаривает, как настоящий врач. И тот, как понял это, засмеялся и продолжил:

– Да ты, брат, не удивляйся! Я даже роды принимал как – то раз!

К ним подбежала встревоженная Вика, недоверчиво посмотрела на улыбающегося водителя и строго сказала:

– Опять вы, Георгий Павлович со своим шуточками! Вы что доктор, что так смело человеку седативное рекомендуете? Георгий Павлович, ну хватит уже, пожалуйста! И особенно, про роды!

Потом повернулась к Илье Петровичу, который стоял очарованный естественной красотой девушки и ее открытой манерой общения, и сказала:

– Я сейчас врача позову. Я сама без его ведома ничего делать не могу. Здоровье человека – это очень серьезно. А вы пока, присядьте, у Георгия Павловича раскладной табурет имеется. Да?

– Да, – язвительно парировал Георгий Павлович, потом, как солдат выпалил – есть, товарищ медсестра! А роды я у собаки принимал, когда одну пациентку с болями в сердце везли. Не с кем и не на кого было собачку оставить, одинокая пациентка была. Собачку взял с собой в кабину, жалко ведь. Наказал ей сидеть тихо, иначе выгонят водителя такого, а она вдруг взяла и решила ощениться. Вот и пришлось по прибытию в больницу и собаке помощь оказать. А так, как я не медицинский работник, а всего лишь при медицинском дворе, то собачьи роды, как раз по мне. Все прошло идеально. Сучка жива, четыре щенка тоже, все счастливы. Особенно, хозяйка собаки, которую через десять дней выписали, и грустить запретили. А тут, добро такое, гав да гав, любого на ноги поднимет и веселья придаст. Пришлось собаку – роженицу с щенками к себе на временное проживание взять, а потом отвезти обратно на постоянное место жительство. Попал, так попал, а ты говоришь дурацкая ситуация… сейчас табурет принесу.

Вика сразу ушла, не дослушав сказы Георгия Павловича про его рыцарские подвиги во врачебно – дорожной практике. Она подошла к доктору и что – то ему сказала. Тот, повернулся к Илье Петровичу, окинул внимательным взглядом и крикнул:

–

Ожидайте!

Вика пожала плечами, мол, как освободится, подойдет, здесь людям больше нужна помощь. Илья Петрович мучался, да еще и в этих бордовых тапках, расшитых золотой нитью. Как – то не по бизнесменскому фэн-шую он сегодня выглядел. Вроде бы все, как обычно, но не дома у себя на кухне с кофА и позавтрИкать. «…Что же делать ему в этой не дурацкой ситуации, где он не попал, так не попал? – интенсивно думал Валеев. Да что же это за «Сэ, Бэ и Нэ!» Как быть? Понять, простить и забыть? Или понять, простить и наказать? Или чтооо?! Понять, простить и денег дать? А Артем потом дальше будет также содействовать своему младшему брату в укреплении этого выражения про страну непуганых идиотов. Ничего не понимаю, – злился про себя Илья Петрович – вот бы кофА глоточек, а лучше пять!»

Игорь уже даже встал и пересел на скамейку, врач вместе с Викой и Артемом подошли к нему. Опять что – то обсуждали, доктор снова записывал, отрывал листики и отдавал то Игорю, то Артему. А Георгий Павлович, водитель машины скорой помощи пошел за складным табуретом, находящимся в ней, потом развернулся и пошел к застывшим прохожим. Подойдя к ним поближе, он стал разгонять эту маленькую толпу из зевак. И у него это, надо отметить, очень хорошо получалось. Почти как принятие родов у собаки. Георгий Павлович был человеком простым и доступным во всех планах. Поэтому, как – будто само собой, он уже стоял с разложенным табуретом в руках возле Ильи Петровича и ожидал видимо от него хвалебной оды в свой адрес за оперативность в выполнении серьезного медицинского задания.

Илья Петрович, увидев Георгия Павловича, как – будто очнулся от своих тревожных мыслей и поблагодарил заботливого водителя:

– Спасибо вам большое! Я с удовольствием присяду.

Георгий Павлович, расплылся в улыбке, и ответил:

– Да всегда, пожалуйста! Рад помочь!

А потом призадумался и добавил:

– Я вот приметил, что много думаешь ты. И думаешь, как – то непродуктивно. Со стороны видится, как – будто ты, как белка в колесе. Ты уж, прости великодушно, я человек простой, как живу, так и говорю. Так вот, я вижу, что ты – это белка, а колесо – это будто твои мысли. Ты не пробовал хоть раз остановиться и выйти из колеса? Ведь так намного интереснее и веселее жить. И продуктивность мыслей повысится, и беспокойство со временем исчезнет. Или вот, знаешь, женитьба очень хорошо помогает. Там женщина с удовольствием этим всем занимается, а тебе только поручения дает и умиляет вездесущестью своего мозгового потенциала. Я уже тридцать два года, как женат, а ты?

Да «Сэ, Бэ и Ё»! С этого момента Илья Петрович мог только от этого набора букв стартовать. Он присел на раскладной табурет и очень внимательно посмотрел в глаза Георгию Павловичу, как – будто хотел прямо в душу ему заглянуть, как мужчина мужчине. Это была очень болезненная тема для Валеева. Он всегда искал это счастье – быть любимым и любить, конечно. Все его немногочисленные романы заканчивались не очень. Илья Петрович был сильной половой конституции, а это не каждой девушке, женщине подходило. Потому как для него занятия любовью, образно говоря, было сродни утренней пробежке для человека, который жизнь не мыслит без бега, как только открывает глаза после сна, например. Илья Петрович, как только начинал осознавать, что женщина ему симпатична, то сексуальный импульс уже раз пять окутывал ее эротическое пространство. Валеев с трудом контролировал себя. Как шел на сближение сам не понимал и не помнил. Голова, руки, ноги и все к этому прилегающее, было ему неподвластно. Валеев не хотел быть вероломным, сексуально озабоченным мужчиной, он просто так гормонально реагировал на женскую природу. Это все портило! Женщинам сначала нравились его нежные мужские выпады, потом этих выпадов становилось слишком много, а не каждая женщина готова была идти в близость, даже и через продолжительное время. И давала понять это Валееву, который старался сдерживаться, но все равно срывался. И уступившая однажды, навсегда становилась заложницей его божественных ласк и мужской харизмы. И все бы хорошо и дело в любовь, но очень частые его интимные аппетиты отпугивали женщин. Они не выдерживали его мощного сексуального пресса, а Валеев, просто был такой по своей мужской природе. Активный, половозрелый с проявленным сексуальным импульсом молодой человек. А может, они не любили его просто…

Он очень хотел семью, детей, ну не просто так, как Агнесса Яковлевна пыталась ему, чуть ли не с младенчества впихнуть вместе с очередной ложкой супа, что «Начертей любовь эта в семье!». Она серьезным житейским образом считала, что только взаимное честное уважение супругов друг друга и совместный бытовой труд способны создать крепкую настоящую семью. А любовь эта – так, чисто прерогатива отрочества и не более. И все эти сексуальные запросы и потребности не что иное, как соблазны и искушения развратной жизни, а советский человек, как один из винтиков большой красной машины, думать больше обязан о процветании благосостояния общества. И делать все, конечно, во благо светлого коммунизма, где это и будет его первостепенной любовью и заботой о своей семье, о будущем своих детей, которые дальше это будущее двигать будут. А чтобы силы для этого были, то необходимо высыпаться по ночам, а днем – на работу ходить и работать. Поэтому «Начертей любовь эта!» А подростка Илюшу тем временем, одолевали эротические сны, как это бывает часто у нормально развивающихся ребят. Красивые, прекрасные, захватывающие, всепоглощающие, восхитительные, нежные, одурманивающие, сладкие, влажные сны. Илюша подросток реально думал, что он находится в каком – то другом параллельном мире. Ведь там у него была одна и та же девушка, очень соблазнительная, яркая, чистая, светлая, естественная. Никакой пошлости и налета вульгарности. Настолько Илюша с ней в своих ночных снах придавался плотским удовольствиям, что утром его трусы были насквозь пропитаны непроизвольным семяизвержением, и его трясло от полученного физического сладострастия. Он быстро вставал, кое-как, вытираясь, надевал чистые трусы, какую – то спортивную одежду, кеды и выбегал поскорее из дома, чтобы все – таки с глаз родных постояльцев «Начертей любовь эту!» А трусы, которые так предательски могли составить ему дурную славу в глазах Агнессы Яковлевны и других домочадцев, он аккуратно сворачивал и после пробежки хозяйственным мылом застирывал. Ну, а дальше, с общим бельем смешивал, а иногда и сам вызывался все белье в машинку закидывать, чем вызывал всеобщее женское восхищение в своей семье.

Свои прекрасные ночные похождения во снах Илья Петрович и по сей день хранил у себя в памяти. Это был его тайный бесценный ресурс для поддержания своей мужской уверенности, потому как «Начертей любовь эта!», как – будто подкорку мозга ему прожгла. Илья Петрович всю свою жизнь незримо боролся с ней и доказывал, доказывал, что это не так. Нужна любовь, необходима хотя бы легкая симпатия, потому что и занятия любовью тогда другие, которые формируют уважение друг к другу, общие интересы, да тот же совместный труд. И он искал всю свою жизнь ту девушку, которая всегда неизменно приходила ему во снах с тринадцати лет, и со временем перерождалась в женщину равно, как и он в мужчину, вместе с ним. А потом он перестал доказывать всем, да и Агнессы Яковлевны не стало, что любовь первостепенна, успокоился, отпустил ситуацию. И вот, что интересно, сильный тип половой конституции Ильи Петровича сохранился, а женщин, как рукой смахнуло. Как – будто его прабабушка перед тем, как представиться, всех их заколдовала своим выражением «Начертей любовь эту!»