Себ
Шрифт:
– Становись на весы.
– Приказала врач, указывая рукой в сторону весов.
Джулия встала на механические весы. Врач, двигая грузики, выставила вес и записала его в тетрадь.
– Теперь иди под линейку.
Джулии смерили рост, обхват груди, талии и бедер.
– Вот, подберите ей форму.
– Врач протянула охраннице листок с размерами. Та взяла его в руки и ушла.
Врач подошла к столу, вынула из стакана плоский металлический предмет, размером с ложку.
– Открой рот.
– Приказала она.
Джулия подчинилась. Врач одела ободок на голову с лампочкой
Врач снова что-то записала в тетрадь и не вставая со стула приказала подойти поближе. Джулия подчинилась. Темнокожая женщина принялась мять груди девушки, словно та была коровой. Затем промяла живот.
– Нигде не болит?
– Нет.
– Тогда повернись спиной и нагнись.
Краска ударила в лицо девушки. Пуританские нравы нижнего мира не предполагали такой откровенной демонстрации своих причинных мест. Разве только перед мужем.
– Ну, что замерла и покраснела как помидор. Делай, как я сказала или кликну сейчас охрану и они объяснят тебе понятнее.
Ничего не оставалось, как задвинуть свои принципы и традиции поглубже и подчиниться. Врач натянула перчатку и принялась обследовать Джулию.
– Как часто занималась этим с мужчинами в последнее время?
– У меня муж пропал несколько месяцев назад, а до этого, довольно часто.
– Все ясно, ладно, иди, садись на кушетку. Сейчас тебе принесут одежду.
Охранница вошла без стука и бросила рядом с Джулией сложенный синий комбинезон.
– Примерь.
– Резко сказала она.
Джулия развернула комбинезон и натянула его на голое тело.
– Сойдет. По тебе. На выход!
– Каждое слово охранница Камила произносила отрывисто, как команду.
– Камила, полегче с ней, пусть обвыкнется вначале.
– Заступилась за Джулию врач.
– Ничего, привыкнет быстрее.
Джулия вышла за дверь. Камила взяла ее за локоть и повела по коридору. Остановились они перед дверью с надписью: 'Начальник исправительного лагеря Изабелла Муньос'. Камила постучала в дверь.
– Заводи!
– Раздался голос из-за двери.
Камила открыла дверь и грубо толкнула девушку внутрь помещения. Джулия пробежала по инерции несколько шагов и остановилась перед столом, за которым сидела Изабелла. Женщина выдвинула ящик стола, достала из него сигару, делая все нарочито медленно, она отрезала концы сигары, вставила ее между огромных губ. Изабелла придвинула к себе предмет похожий на позолоченную пирамидку, откинула в бок верхний конус, куда-то нажала. Из открытого конуса появился язычок пламени. Женщина ткнула в огонь сигару и раскурила ее. Она откинулась и с наслаждением выпустила дым изо рта.
– Добро пожаловать в ад, очередная дура.
– Насмешливо сказала она.
– Никогда не переведутся бабы, как ты. Тупые сучки покорно следующие за своими мужьями, которые увлеклись сумасбродными идеями изменения существующего порядка.
– Изабелла пытливо посмотрела в глаза Джулии, пытаясь увидеть реакцию на свои слова.
– Ты
– Еще не совсем?
– Призналась Джулия.
– Это тюрьма, дура. Но не просто тюрьма, а исправительная тюрьма. Тебя переделают, и ты, наконец, поймешь, кто прав в этом мире, а кто нет.
– Изабелла снова затянулась.
– Или умрешь.
Судя по тому, что в жизни Себа ничего не поменялось после допроса, гипноз Орлика сделал свое дело. С каждым днем здоровье прибавлялось и вместе с ним улучшалось настроение. Себ начал ходить, и боль, отдававшаяся в каждой ране при ходьбе, понемногу уходила. Каждое утро юноша выходил на балкон, посидеть на кресле встречая рассвет. Здесь он выглядел просто фантастически.
Вначале, горные пики проступали на светлеющем горизонте, как фигуры в театре теней. Они становились чернее и контрастнее, до тех пор, пока лучи солнца не начинали искриться на снежных шапках. Тогда они начинали напоминать гигантские свечи, разжигающие новый день. И еще Себу нравился воздух. Ни с чем не сравнимый аромат, чистого горного воздуха. Юноша верил в его целебные свойства.
Медсестры и даже женщины-врачи уделяли Себу внимание, которое он считал незаслуженным. Их обходительность нередко ввергала непривыкшего к такому юношу в смущение. Он понимал, что его принимают не за того человека, и считал, что вся обходительность должна была достаться настоящему Марку Маккинли.
Из всех жертв той войны, на которой был Себ, в этом госпитале он был самым тяжелым пациентом, и к тому же даже не офицером, хотя госпиталь считался только офицерским. Череда событий, на которые Себ почти не имел никакого влияния, привели его к тому, что он оказался под чужим именем, окутанный героическим ореолом, среди людей, с которыми еще совсем недавно вел смертельную битву. И эти люди смотрели на него, как на героя, даже офицеры, не говоря о женщинах, работавших в госпитале.
Женская забота подчас приводила к курьезам. Себа все пытались подкормить, и часто приносили еду, которую он никогда не пробовал, и даже на первый взгляд не мог определить, из чего сделана эта еда. Почти вся еда так или иначе была связана с сыром. Лепешки, покрытые сыром, сыр нарезанный, натертый, сладкий, острый, все что можно было залить растопленным сыром, заливалось. Под сырной оболочкой мог оказаться просто кусочек хлеба, а мог и кусок яблока или клубники. Во все салаты добавлялся сыр. Через некоторое время Себ с закрытыми глазами определял сорт сыра и продолжительность его хранения.
Когда Себ стал немного самостоятельнее, и мог прогуливаться без помощи медсестры, офицеры вписали его в свое боевое братство. Как и полагается офицерам, которым нечем заняться, свободное время они занимали пьянством. Принятие в боевое братство нового члена было всего лишь формальным поводом еще раз надраться. Чтобы не проболтаться по такому бестолковому поводу, Себ ограничил себя в алкоголе, сославшись на еще слабое здоровье, и сымитировал ухудшение самочувствия. Офицеры, испугавшись, что начальство госпиталя запретит им такой вид отдыха, отстали от Себа, и спокойно пьянствовали без него.