Secretum
Шрифт:
– Ну ладно, послушай-ка меня внимательно, – возразил аббат, которого эти рассуждения задели за живое. – Капитор говорила, что тот, кто лишит испанскую корону ее детей, лишится своих детей из-за испанской короны. Если хочешь знать, по-моему, это какая-то чушь. У Мазарини не было детей, но как было ни было, у его племянников и племянниц их было столько, что имя Мазарини еще долго пребудет в веках. Знаешь, что я думаю? Все это слишком сложно, чтобы быть истинным. Я рад, что научил тебя никогда не доверять собственным глазам и, если
– Но подумайте сами…
– Все, хватит этих глупостей, я устал.
Атто глядел в окно кареты на холм Джианиколо, мимо которого мы проезжали, на виллы, зелень садов, мягкие изгибы деревьев и на город в долине, защищенный башнями с символами христианства и вечной власти Церкви, на купол собора Святого Петра.
Я хотел бы, чтобы Атто поддержал меня в моих рассуждениях но он был настроен скептически, высмеял меня и заставил замолчать, отвергнув свои собственные принципы. Я не мог сказать, было ли это непонимание, зависть, огрехи старости или же он действительно думал, что мои умозаключения – не имеющие смысла фантазии. Кто знает, вероятно, мои идеи действительно были глупыми рассуждениями дурачка, верящего в чудовищ. Лишь один человек, возможно, знал ответ на этот вопрос. Возможно.
Мы приблизились к своей цели, и кучер остановил лошадей. Я вышел из кареты, подошел ко второй дверце и помог Атто выйти.
Остаток пути мы не спеша прошли пешком. Подойдя к собору, мы задержались, чтобы полюбоваться фасадом. Приставив ладонь к глазам, чтобы защититься от палящего солнца, Атто посмотрел на окна верхних этажей, которые в монастырях традиционно отводились тем, кто хотел остановиться в городе инкогнито. Может быть, за одним из этих окон стояла она.
Мелани стоял неподвижно, уставившись на окна, словно приехал сюда исключительно для этого.
– Кажется, вам придется преодолеть очень много ступенек, – попытался пошутить я, чтобы вернуть его к реальности.
Он не ответил. Я взял его под руку. Не знаю, хотел ли я так поторопить его, чтобы он постучал в ворота монастыря, или пытался как-то утешить. Замявшись, Атто протянул мне запечатанное письмо.
– Возьми. Передашь это ей, как только увидишь ее.
– Я? Что это значит? Она ждет вас, и к тому же вам нужно сказать мадам очень много важных вещей и задать ей много вопросов. Разве вы не хотите…
Атто отвернулся и посмотрел на старую деревянную скамейку. которую кто-то там поставил.
– Я думаю, мне придется пока что посидеть здесь, – сказал он.
– Но почему… Вам плохо? – воскликнул я.
– О нет, я себя замечательно чувствую. Но я хочу, чтобы к ней пошел ты.
Я был поражен.
– Вы что, хотите сказать, что вообще
– Я не знаю, – медленно прошептал Атто.
– Она не поймет, почему вы не пришли.
– Иди, мальчик. Может быть, я тебя догоню.
– Но что она подумает, увидев перед собой незнакомца? И что я ей скажу? Придется сообщить ей, что ваши годы уже не те и вы предпочли подниматься по лестнице как можно медленнее.
Аббат улыбнулся.
– Просто скажи ей, что у меня уже годы не те. Этого будет достаточно.
Я никак не мог подавить раздражения и изумления. Атто сложил мои пальцы на письме.
– Вы собираетесь совершить глупость, – слабо запротестовал я. – И кроме того…
Атто повернулся передо мной на каблуках и пошел к деревянной скамейке.
В этот самый момент (я не знаю, было ли это совпадением или сестры ордена следили за нами)дверь монастыря открылась. Сестра высунула голову из дверного проема и вопросительно посмотрела на меня. Она ждала, чтобы я вошел внутрь.
Я взглянул на Атто. Тот сел на лавку, повернулся ко мне и поднял руку: жест, означающий и прощание, и приказ уходить. Я успел бросить на него последний взгляд, и сестра закрыла за мной дверь.
Я снова находился в коридоре, окруженный ни с чем не сравнимой атмосферой женских монастырей, с их молодыми монашками и настоятельницами, молитвами и всенощными в предрассветных сумерках. Я пошел за своей проводницей вверх по ступенькам и длинным коридорам, пока мы не остановились перед дверью. В комнате слышался женский голос.
– Погодите немного. Сядьте сюда, – сказала мне монашка – Через некоторое время постучите в дверь, и вас впустят, а мне, к сожалению, нужно идти к матушке настоятельнице.
Что же было написано в том письме, которое я держал в руке? Было ли это послание Атто для мадам коннетабль или письмо, написанное Людовиком IV, королем Франции, для его возлюбленной Марии? А может быть, и то и другое…
Мелани писал ей, что когда они увидятся, он вручит ей кое-что, что изменит ее мнение о счастье короля. Что он хотел этим сказать? Ответ содержался в письме, которое сейчас было у меня в руках. Времени оставалось мало, но я уже принял решение. Печать Атто и так была плохой, можно было подумать, что он недостаточно крепко прижал ее к бумаге.
Я был готов приподнять занавес над интимнейшей сердечной драмой этих трех старых людей.
И я развернул письмо.
Я читал, не веря собственным глазам.
Не знаю, сколько времени прошло до того момента, когда я наконец-то постучался в дверь. Я нервничал, но мой разум был чист как никогда.
– Войдите, – услышал я приятный женский голос, голос пожилого, но доброжелательного и мягкого человека.
Именно такой я себе ее и представлял.