Седьмая чаша
Шрифт:
Наконец в комнату вошел Гай, и я с облегчением повернулся к нему. Гаю уже стукнуло шестьдесят, и его волосы – черные, когда мы с ним познакомились, – побелели. На их фоне еще сильнее выделялась темно-коричневая кожа его лица. Я заметил, что он начал полнеть, что свойственно почти всем пожилым людям.
Когда мы познакомились шесть лет назад, Гай был монастырским лекарем. Тогда монастыри давали приют многим чужеземцам, среди которых оказался и Гай Малтон. Его родиной был испанский город Гренада, а предки – мусульманами. Он сменил рясу бенедиктинца на аптекарский халат, а теперь носил уже черное, с высоким воротником платье врача.
Когда
– Здравствуй, Мэтью, – сказал он со своим экзотическим акцентом. – А вы, верно, мастер Эллиард?
Темные глаза внимательно ощупывали Роджера.
– Да, – ответил Роджер, нервно шаркнув ногой.
– Пойдемте в мой смотровой кабинет, поглядим, что там у вас за беда.
– Я принес мочу, как вы и просили, и отдал ее мальчику.
– Хорошо. – Гай улыбнулся. – Хотя в отличие от некоторых моих коллег я не основываюсь в своих диагнозах исключительно на анализе мочи. Для начала я осмотрю вас. Ты подождешь нас здесь, Мэтью?
– Конечно.
Оставшись в одиночестве, я опустился на стул у окна. Вечерело, бутылки и склянки отбрасывали длинные тени на пол. Я снова стал думать об Адаме Кайте. Тревога не покидала меня. А что, если Гай, который продолжал втайне от всех хранить верность прежним религиозным догматам, тоже признает Адама одержимым? Я поймал себя на том, что на протяжении двух последних дней часто вспоминаю темноволосую женщину-смотрителя. Почему она никогда не сможет покинуть Бедлам? Может быть, ее пребывание в больнице является неким принудительным заключением?
Открылась дверь, и в комнату вошел Пирс со свечой в руке и большой книгой под мышкой. Книгу он поставил на высокую полку, рядом с несколькими другими, а свечу установил в длинный подсвечник и зажег ее. К аромату трав добавился запах горячего воска.
Затем подмастерье повернулся ко мне и спросил с отменной учтивостью:
– Вы не будете возражать, если я продолжу мою работу, сэр?
– Сделайте милость.
Молодой человек сел за стол, взял пучок трав и принялся толочь их в ступке. Предварительно он засучил рукава своей робы, и я видел, как на его руках перекатываются сильные мускулы.
– Давно ли ты работаешь на доктора Малтона? – спросил я.
– Всего лишь год.
Он повернулся ко мне и улыбнулся, продемонстрировав ослепительно-белые зубы.
– Твой прежний хозяин умер?
– Да, сэр. Он жил на соседней улице. После его внезапной смерти доктор Малтон взял меня к себе. Для меня это стало большой удачей. Он человек редких знаний и к тому же очень добрый.
– Это точно, – согласился я.
Пирс снова занялся работой. Как же сильно он отличался от других подмастерьев, шумных бездельников, вечно ввязывающихся в разного рода неприятности! Самообладание, уверенность, сквозившие в каждом его движении и слове, подходили скорее мужчине, чем мальчику.
Гай и Роджер вернулись только через час. Уже изрядно стемнело, и Пирсу приходилось низко наклоняться над столом, чтобы видеть свою работу. Гай положил руку ему на плечо:
– Хватит на сегодня, дружок. Иди и поужинай. Но сначала принеси нам пива.
– Да, сэр.
Пирс поклонился и вышел. Я взглянул на Роджера и с удовольствием увидел на его лице чувство глубочайшего облегчения.
– У
Гай тонко улыбнулся:
– Самые странные вещи могут иметь простейшее объяснение. Я всегда предпочитаю начинать с поисков самого простого объяснения, которое, как учил нас Уильям Оккам [12] , чаще всего и является истинным. Поэтому я начал с осмотра ног мастера Эллиарда.
12
Уильям Оккам (ок. 1284 – ок. 1350) – английский философ-схоласт, известный сегодня главным образом благодаря предложенному им принципу экономии мышления («бритва Оккама»), суть которого состоит в том, что всякое подлинное объяснение (а стало быть, любая теологическая или философская система) должно быть предельно простым.
– Он заставил меня стоять босым, измерил мои ноги, а потом уложил на кушетку и принялся сгибать и разгибать их. Должен признаться, я был удивлен. Я ехал сюда, рассчитывая узнать диагноз, основанный на анализе мочи…
– Однако это нам не понадобилось, – с видом триумфатора улыбнулся Гай. – Я обнаружил, что правая стопа мастера Эллиарда заметно заворачивается в сторону левой, а причина этого состоит в том, что левая нога слегка длиннее правой. Этот дефект формировался годами, а спасением от него является специальный башмак с деревянной вставкой, который исправит походку. Я велю юному Пирсу изготовить такой для вас. У него очень умелые руки.
– Не могу выразить вам всей глубины моей благодарности, сэр, – с искренней теплотой проговорил Роджер.
В дверь постучали. Вернулся Пирс с тремя оловянными кружками на подносе, который он поставил на стол.
– Давайте выпьем за счастливое избавление мастера Эллиарда от падучей.
Гай взял стул и подвинул второй Роджеру.
– Роджер подумывает о том, чтобы собрать по подписке деньги на организацию больницы, – сообщил я Гаю.
Гай грустно покачал головой:
– Больницы крайне нужны этому городу. Это был бы добрый и глубоко христианский поступок. Возможно, и я смогу чем-то помочь, посоветовать?
– Это было бы очень благородно с вашей стороны, сэр.
– Роджер до сих пор разделяет идеалы Эразма, – сказал я.
Доктор кивнул:
– Я тоже когда-то изучал труды Эразма. Они пользовались большой популярностью, когда я впервые приехал в Англию. Мне казалось, что в его рассуждениях о чрезмерном богатстве церкви и о ее излишней приверженности внешним церемониям что-то есть, но большинство моих собратьев, монахов, так не считали, утверждая, что его пером водила легкомысленность.
Лицо Гая потемнело.
– Возможно, они были более прозорливы, чем я, и уже тогда предвидели, что разговоры о реформах рано или поздно приведут к разрушению монастырей и всему, что последовало за этим. И ради чего? – с горечью спросил он. – Ради того, чтобы восторжествовали жадность и страх.
Речи Гая в защиту монахов заставили Роджера почувствовать неловкость. Я перевел взгляд с одного на другого. Гай в душе по-прежнему оставался католиком, Роджер раньше был радикальным сторонником реформ, но потом стал умеренным, а я находился даже не между ними, а вообще в стороне, особняком. Довольно одинокое местечко.