Седьмая чаша
Шрифт:
Задумавшись, я по невнимательности наступил в лужу разлитых на мостовой помоев, поскользнулся и едва не упал. Кто-то засмеялся.
Во всех церквях города звонили колокола, возвещая о наступлении Пальмового воскресенья. В последнее время я ходил в церковь, только когда в этом возникала насущная необходимость. В следующее воскресенье я собирался наведаться в дом Божий, чтобы совершить ежегодную исповедь и причаститься. Не могу сказать, что я с нетерпением ожидал наступления этого дня.
Очередной каприз погоды принес оттепель, и Канцлер-лейн развезло не хуже проселочного
Холодная капелька вдруг поползла по моему лицу. За ней — вторая, третья… Первый дождь после двух месяцев сплошных снегопадов. К тому моменту, когда я добрался до своей конторы, разразился настоящий ливень, и моя шапка промокла насквозь. К моему удивлению, Барак уже находился в приемной. Он развел огонь в камине и расположился за большим столом, приводя в порядок документы для завтрашнего судебного заседания. Столешница вокруг него была завалена прошениями, письменными показаниями, заявлениями. Красивое лицо моего помощника осунулось, глаза покраснели от недосыпа, щеки покрывала щетина.
— Ты бы побрился, а не то его честь удалит тебя из зала «за неуважение к суду».
Несмотря на мои грубоватые манеры, между нами существовала крепкая дружба. Мы познакомились, работая по заданию прошлого хозяина Барака, королевского министра Томаса Кромвеля. После того как три года назад Кромвеля казнили, Барак стал работать на меня и оказался хоть и нестандартным, но весьма эффективным помощником.
— Ладно, — проворчал он. — Родители писюна-психа скоро придут.
— Не называй его так, — велел я, просматривая подготовленные Бараком бумаги.
Все находилось в идеальном порядке, каждый документ сопровождала аннотация, написанная каллиграфическим, напоминающим вереницу крохотных паучков почерком Барака.
— Ты и в воскресенье сидишь на службе? И вчера наверняка тоже здесь был? Ты явно уделяешь бедняжке Тамазин меньше внимания, чем она заслуживает.
— За нее можете не волноваться, — буркнул мой помощник, встал и принялся собирать гроссбухи и документы.
Я смотрел на него и недоумевал, что могло случиться между ним и его женой, чтобы Барак дневал и, судя по его виду, даже ночевал на службе. Тамазин была замечательной женщиной, такой же энергичной и жизнелюбивой, как сам Барак. Они поженились в прошлом году, хотя произошло это несколько второпях. В связи с ее беременностью. Их сын умер в тот же день, когда родился. Барак продолжал вести себя в обычной для него манере грубоватой непочтительности, но теперь что-то странное звучало в его шутках, а иногда и появлялось в глазах. Я знал: потеря ребенка часто заставляет супругов крепче держаться друг за друга. А еще чаще — разводит.
— Ты видел родителей Адама Кайта вчера, когда они приходили договариваться о встрече. И отца семейства, и его супругу. Что они собой представляют?
Барак повернулся ко мне.
— Рабочие люди. Он каменотес. Начал
Барак сморщил нос.
— По-моему, они зациклены на Библии. Набожные люди, насколько я успел заметить, обычно выглядят весьма уверенными в себе, а эти Кайты больше напоминают парочку драных котов.
— Неудивительно, учитывая то, что случилось в их семье. Я понимаю.
Казалось, что Барак колеблется. Наконец он спросил:
— А вы что, и впрямь пойдете туда, где соберутся все эти припадочные, чтобы рвать на себе одежды и греметь своими цепями?
— Наверное.
Я снова заглянул в бумаги.
— Мальчику семнадцать лет. Предстал перед Тайным советом третьего марта за необузданное и непристойное поведение в склепе Крест Благовествующий собора Святого Павла, где «метался, издавая странные стоны и крики». Был направлен в Бедлам для излечения. Дальше — ничего. Никаких обследований состояния его здоровья врачом или консилиумом врачей не проводилось. Это против правил.
Барак устремил на меня очень серьезный взгляд.
— Ему еще повезло, что его не обвинили в ереси. Вспомните, что произошло с Ричардом Мекинсом и Джоном Коллинзом.
— Нынче совет ведет себя более осторожно.
Мекинс был пятнадцатилетним подмастерьем, которого сожгли на рыночной площади Смитфилда за то, что он посмел усомниться в присутствии плоти и крови Христовой в таинстве причастия. Дело Джона Коллинза было страшнее: этот юнец пустил стрелу в изваяние Христа внутри церкви. Многие посчитали его сумасшедшим, но поскольку в прошлом году король выпустил эдикт, позволяющий казнить умалишенных, Коллинза тоже сожгли заживо. Жестокость этих расправ заставила народ ополчиться против стальной религиозной узды, с помощью которой епископ Боннер правил городом. С тех пор аутодафе не случалось.
— Говорят, Боннер решил снова взяться за радикалов, — заметил Барак.
— То же самое я слышал вчера за ужином. А что думаешь обо всем этом ты, Джек?
У Барака до сих пор сохранились друзья среди тех субъектов, что работали на королевский суд, изображая из себя завсегдатаев таверн и пивнушек и рассказывая потом своим хозяевам о царящих в народе настроениях. Мне казалось, что совсем недавно он провел не один час, выпивая с этими сомнительными старыми приятелями.
Барак снова посмотрел на меня серьезным взглядом.
— Говорят, что теперь, когда Шотландия больше не представляет собой опасности, король хочет заключить союз с Испанией и пойти войной на Францию. Но для того, чтобы стать приемлемым союзником для императора Карла, он должен проявить жесткость по отношению к еретикам. Вот почему он, по слухам, проталкивает через парламент закон, который запретит женщинам и простолюдинам читать Библию, а епископу Боннеру предоставит более широкие полномочия чинить расправы над лондонскими переводчиками Библии. По крайней мере, так толкуют в Уайтхолле, так что я на вашем месте был бы поосторожнее с этим делом.