Седьмая часть тьмы
Шрифт:
Он пригляделся. В первом ряду партера? Слева от прохода? Все равно, отсюда все затылки казались одинаковыми. Выстрелить сейчас невозможно.
Он постоянно возвращался взглядом к тому месту в первом ряду, малодушно надеясь, что вдруг оно окажется пустое - болезнь или внезапные дела отзовут его обладателя отсюда и понимая, что такой поворот событий только бы ухудшил положение, но так хотелось отсрочки.
Антракт наступил внезапно. Дмитрий невежливо пробился к выходу, не чувствуя в себе уверенности, пошел к лестнице, но на середине пролета живот скрутило, и он едва успел добежать до ватерклозета, такой сильной оказалась нужда. Как ни странно, страх ушел. Он стал смешон и противен самому себе, но что ж с того?
Приводя в порядок одежду, он
Антракт был коротким, пришлось возвращаться на балкон. Место в партере было по-прежнему занято, соседки обсуждали виденное в перерыве, и Дмитрий опять подумал о Вене, даже начал мысленно устраивать быт: кое-какие деньги дали наши, и Николя отец назначит содержание, ведь теперь Николя будет революционером, а не перевертом, позором семьи. Образуется.
Второй антракт он принял, как принимают неизбежное; стараясь не растерять решимости, он направился вниз, теперь уже не спеша и не суетясь. Театр, подновленный, прихорошившийся, стал и его театром, он был актером, отыграет - и домой.
Партер опустел, но тот, кто был ему нужен, остался. Дмитрий даже не удивился, что все так отлично складывается. Тот стоял у оркестра, спиной опершись о барьерчик, рядом с ним был кто-то неважный, Дмитрий даже не видел лица, сосредоточась на нем. Вздохнул поглубже и пошел вперед, как заходил в прохладную в эту пору воду Днепра, он любил купаться и всегда начинал купание раньше всех, в мае, а кончал последним.
Стоявшие обратили на него внимание лишь тогда, когда Дмитрий подошел совсем рядом. Дмитрий выхватил пистолет, подумал, что, наверное, нужно что-то сказать, не нашелся и просто нажал на спусковой курок. Выстрела не получилось, он забыл снять с предохранителя. Досадуя, он исправился, тот уже качнулся навстречу ему, как неловко, неудобно, он опять вскинул браунинг…
1933 г.
1
Лошадей он не любил, как не любил все, могущее причинить неприятности, и именно поэтому старался ездить верхом ежедневно. Неприятностями матушка называла ушибы, ссадины, царапины, неизбежные в любом возрасте, особенно детском, без которых и не бывает детства, во всяком случае, веселого детства. Что ж, значит, его и не было. Сейчас наверстывать поздно. Да и царапины хоть и не грозили прежними кровотечениями, по крайней мере, легкие, здоровья все равно не прибавляли. Медики добились и многого, и малого. Одно то, что он живет почти полноценной жизнью (подумалось - полнокровной, но отдавало скверным каламбуром, такого он себе не позволял) - куда как много, но оставалось это самое "почти". Доказывая неизвестно кому неизвестно что, он занимался и фехтованием, и гимнастикой, иногда играл в поло, чаще - в лаун-теннис, но удовольствие получал единственно от плавания. Может быть, потому, что плавание напоминало о Ливадии, месте, которое он ценил больше всего. Нет, пожалуй, у него было все-таки неплохое детство.
Алексей соскочил с лошади, правый голеностоп слегка побаливал после вчерашней пробежки, хорошо, если обойдется этим, и, передав поводья подбежавшему казачку, пошел аллеей. Рано еще. Здесь, в летней резиденции, жили неспешно, со вкусом, предпочитая утру вечер.
Боковым, непарадным ходом, он поднялся в свои покои. Утренний туалет. В душевой он осмотрел ногу. Над щиколоткой появилась припухлость, темная, пока небольшая. Пальцами он осторожно нанес мазь, чувствуя, как холодит и успокаивает она стопу, потом позвал камердинера. Сегодня был малый прием, он с удовольствием надел форму. Капитан первого ранга. Последнее время чины Романовым не очень-то даются, подумал он, смотрясь в зеркало. Завтра нужно будет поправить бороду, слишком уж своенравной стала, просто их сиятельство граф Толстой. Лев Николаевич не хотел бриться, а он не может, все из опасений порезов. Вот вам и свобода воли.
Пора было начинать - едва слышный
Посол Тринидада вручал верительные грамоты (где этот Тринидад? Сколько лет прожил, и не тужил, не зная) - рады, рады; полный Георгиевский кавалер, воздушный бомбардир - монаршая улыбка, вопрос, похвала, благоволение; представление нового командующего Германским корпусом - Вы не будете обойдены нашим вниманием, и вздохнем о бедном фон Бюлове, впрочем, пасть за свободу отчизны - лучшая смерть для солдата, не так ли?
Алексей вел прием, словно велосипед, инстинктивно выбирая угол уклона, меняя направление и прибавляя или убавляя темп. Действительно, царское ремесло такое - выучась однажды, сохраняешь навыки на всю жизнь. При желании можно было бы - о, можно было бы многое: усложнить этикет, придать двору блеск и утонченность, по сравнению с которой двор короля-олнца показался бы сборищем заурядных провинциалов. Правительство неоднократно намекало на желанность такого варианта, обещая субсидировать практически любые расходы, открыть новые придворные должности, находящиеся, естественно, в полном распоряжение Государя, а цивильный лист увеличить вдвое, втрое. Искушение. Стать главою самого грандиозного театра. Три четверти двора ожидали и надеялись - должности! Мишура и деньги, деньги и мишура, забывая, что заказывает музыку тот, кто платит. Или не забывая, а примирясь с этим. Ждите. Дети чечевицы.
Алексей покинул зал, оставив на завтра треть из ожидавших аудиенцию нынче. Никто не позволил себе выказать недовольство, все знали заранее, кого примут сегодня, кого позднее, а кого никогда. Этикет. Государь доступен, но не общедоступен.
Отослав министра двора согласовывать прием на будущую неделю с чиновником из правительства (тех, кого принять нужно было непременно), он позавтракал в обществе жены и кузена Николая. Мария, как обычно, извинилась за отсутствующего дядюшку Вилли, тому опять стало хуже, и когда она передала просьбу навестить, Алексей сразу же согласился, чувствуя угрызения совести, что сам не догадался проведать старика.
– Только дядюшка просил - сегодня.
– Я обязательно выберу время, - пообещал Алексей.
– Наверное, сразу после полудня.
Мария посветлела - отношения с дядей Вилли вообще-то были достаточно сложные.
– Я передам ему Ваше согласие, дорогой супруг.
Кузен Никки удержался от усмешки. Чопорность Марии веселила его, хотя веселого было мало. Антигерманские настроения докатывали и сюда, во дворец. Любители посчитать процент русской крови в жилах государя из охотнорядцев открыто требовали развода и женитьбы на русской, сторонники патриотической линии во дворце упирали на кровную связь Марии с Викторией, а, следовательно, на исключительно высокий риск болезни у детей. Их первенца, Сашеньку, к счастью, кровоточивость миновала, но остальные? У государя должно быть обильное потомство - в интересах державы - и потомство здоровое. Усугубляло положение то, что консилиум двадцать пятого года, пресловутый "королевский консилиум" ошибся - его авторитетное заключение о том, что Мария не является скрытой носительницей кровавой болезни опроверг доктор Вернер, уже после рождения Сашеньки. Хромосомный анализ. То, что Вернер был пруссаком, не помешало крикам о "жидо-германском заговоре" с целью извести и без того не слишком процветающую династию.
После завтрака, еще раз пообещав повидаться с дядюшкой, Алексей прошел в кабинет. Телеграфист из соседней комнаты принес ворох лент, он проглядел их - ничего исключительного. Посидел над рукописью, решительно собрал листки в папку, а папку - в стол. Позже.
– К вам адмирал, - почтительно уведомил секретарь, его личный секретарь. В этом кабинете Алексей был скорее частным лицом, чем Государем, и требовал к себе отношения иного, менее нафталинного.
Колчак, как и договаривались, привел с собой отца Афанасия. Молодой священник Алексею понравился - почтителен без робости, раскован без развязности. Лидер. Адмирал и на этот раз нашел нужного человека.