Седьмое небо
Шрифт:
***
Лето они провели в Иркутске, на Вероникиной даче. Молились на берегу Ангары, крестясь на купола монастыря, внимали музе возле памятника А. С. С моста открывался потрясающий вид, которым можно было любоваться сутками напролёт и ровным счётом ничего не делать, не считая плавно и размеренно текущих через твои каналы мыслей. Но лето заканчивалось, и пора уже было продолжать свой путь, они и так неоправданно долго задержались здесь.
Артём в ту страшную ночь, когда Любава призналась, что они с Братцем ни брат и сестра, дал себе слово больше никогда не видеться с ней, но, разумеется, не смог его сдержать, ища любой предлог, чтобы нарушить оное. Конечно, в душе его всё
«Когда вы собираетесь продолжить свой путь?»
Она пожимала плечами. Иногда отвечала, что пока они не планируют отъезд или, что она хотела бы ещё задержаться у них.
«Есть ли конечная цель у вашего путешествия? Какой-то конечный пункт?»
«Нет… И даже смысла особого в нашем путешествии, наверное, нет… Но однажды нам всё же придётся уйти…»
«Возможно, я найду причину, чтобы задержать вас…»
Любовь улыбалась, и во взгляде её тонула грусть.
И вот однажды утром он проснулся, а они уже уехали, написав в прощальной записке:
«Спасибо за всё, друзья!!! Всё было классно!!! У вас замечательный город и жители в нём просто волшебные!!! Мы вас никогда не забудем!!! Даст Бог – свидимся!!! Прощайте!»
А внизу подпись:
Любава и Братец.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Николай Борисович и Борис Николаевич
«…Ты уехал за счастьем – вернулся просто седым…»
Юрий Шевчук
Дверь кабины распахнулась и неистовая, свирепая метель ворвалась внутрь ветром и охапками снега, взъерошив всё, что было внутри, потом она закинула внутрь кабины два пакета с едой и водкой, папку с документами и, наконец, появилась голова Николая Борисовича в шапке-ушанке, он схватился за поручни и поднял себя по ступенькам, скинул ботинки, оставив их на верхней подножке, и ввалился внутрь кабины, словно вырвавшись из цепких и холодных лап урагана, из последних сил он закрыл дверь, вернув кабине тепло и уют, которым она была наполнена до его вторжения.
– Ну чего там, Борисыч? – с нетерпеливым ожиданием посмотрел на него поверх очков Борис Николаевич, чистящий над потёртой алюминиевой кастрюлькой, видавшей виды, картошку.
– Ну, что-что?! Застряли мы тут с тобой, Николаич, вот что! Документы ждать, как минимум, дня три, а то и боле! Дыра, я тебе хочу сказать, та ещё! Новосибирск, ё-моё! – недовольно отозвался Николай Борисович, копошась в принесённых им пакетах с красноречивой надписью «Лента».
– Новосибирск?.. – озадаченно
– Да какая разница! – отмахнулся Николай Борисович, разбирая пакеты. – Лучше глянь, какой я рыбки взял! – он демонстративно выудил из жёлто-синего пакета связку вобл и потряс ею перед очками Бориса Николаевича.
– Нет, ну как какая?! – запротестовал Борис Николаевич, держа в одной руке полу почищенную картофелину, в другой – кухонный ножик. – Может, мы с тобой не туда приехали!
– Да туда! туда! – снова отмахнулся Николай Борисович, убирая водку в холодильник. – Всё правильно, не переживай! Теперь документы оформят, звоночка дождёмся – и под разгрузку!
– А где разгружаться-то, не узнал?
– Нет пока, но вроде как в Питере мужики по этому маршруту разгружаются… – закряхтел Николай Борисович, отчаянно пытаясь что-то выудить из конца холодильника, вскоре он достал кусок мяса и облегчённо опять сел на спальник, снял свою огромную ушанку, вытер потный лоб и закинул головной убор на верхнюю полку.
– Во! Тоже ближний свет! Город дворцов и парков… – недовольно пробурчал Борис Николаевич.
– Ага! Ментов и панков! Тот ещё чердачок всякой волшебной шушеры, призраков и теней прошлого, поверь мне! уж я там хлебнул один раз! – хохотнул Николай Борисович и поставил миску с куском мяса на торпедо, под струи тёплого воздуха из обдува, чтобы разморозить побыстрее. – Да ладно, чего ты вперёд тягача бежишь! Бешенной собаке семь вёрст – не круг! Растаможиться бы сначала! а там посмотрим… Ладно, чего горевать, давай накатим лучше по одной для аппетита!
Он ловко свернул пробочку с бутылки водки, выудил с верхнего бардачка два пластиковых стаканчика и налил в них по чуть-чуть, Борис Николаевич отложил в сторону нож и картошку, вытер руки бумажным полотенцем и принял предложенный напарником стакан.
– Ну, вздрогнули! – шумно выдохнул Николай Борисович и одним махом отправил содержимое стаканчика себе внутрь, Борис Николаевич последовал его примеру: водка растеклась внутри приятным теплом, особенно приятным под завывание ветра снаружи и мерный, успокаивающий гул автономки, исправно дарящей тепло. Дальнобойщики молча принялись за приготовление ужина и вскоре кабину наполнили приятные и аппетитные запахи.
– Между первой и второй – перерывчик не большой, – с этими словами Николай Борисович наполнил стаканчики до краёв по новой; они выпили, благо ужин был уже готов, и закусили картошечкой с рыбкой. – Эх, хорошо! – крякнул Николай Борисович, стуча воблой о колено и спустя минуту ровно, добавил: – Устал я чего-то, Николаич!
– Конечно, так занесло! Дороги совсем не чистят, черти! – отозвался Борис Николаевич. – Не дорога, а сплошное мучение!
– Про чертей, это ты верно подметил! – усмехнулся Николай Борисович и приоткрыв шторку, взглянул в глаза метели, бьющейся в окно.
– Интересно, что там у нас в фурах?.. Неужто такой секрет, что нам и не сказали! – поедая рыбку, покачал головой Борис Николаевич.
Напарник повернулся к нему и пожал плечами:
– Не такой уж и секрет: Счастье везём, как всегда! Чего тут интересного! Наливай! – Выпили, захрустели картошкой да рыбкой, маринованными огурчиками.
– Счастье – это понятно! Но что такое это Счастье?.. Вот в чём вопрос! Ведь для каждого оно разное, своё, как не крути! Верно?! – после некоторого молчания, посмотрел на извечного своего напарника Борис Николаевич.
Николай Борисович тяжко вздохнул и кивнул:
– Верно, – подумав, он добавил: – Меньше знаешь – крепче спишь, Боря! Наливай!
Выпили ещё по одной, включили «Дорожное радио»: приятный женский голос, полный грусти и тоски по любимому, пел что-то о том, как чьи-то усталые глаза всю жизнь глядятся в ночь. Заварили чаю, приготовили бутерброды.
– Домой чего-то охота! – вздохнул Борис Николаевич, глядя в окно, он закурил папироску и, закинув ноги на торпедо, откинул спинку кресла.