Седьмое небо
Шрифт:
О том, что происходит что-то не то, Бенжи догадался только по тому, как дёрнулась у Радецкого вторая рука. Судя по выражению его лица, ток, стекавший с Аиных пальцев, был как раз таким, чтобы Радецкий смог сдержаться и не закричать. И он промолчал. Со стороны всё выглядело так, словно реализат и человек просто замерли в долгом рукопожатии.
– Как оно? – усмехнулась Ая, и было не понятно – то ли речь идёт о делах Революции, то ли о его ощущениях.
Но Радецкий усмехнулся в ответ:
– Хорошо, – и Ая сжалилась, отпустила
– Покажешь корабль?
– Да.
***
Корабль всё ещё стоял на берегу – наверху, на высоких самодельных кильблоках, и солнце играло на его заново выкрашенных глянцевых белых бортах.
– Вот что надо от меня этой славной весёлой братии? – кивнул Радецкий на свешивающиеся через борт жёлтые головки маленьких морфов. Он влез на один из кильблоков, подтянувшись, с лёгкостью запрыгнул на палубу и уже оттуда, сверху, из самой середины желтоголовой компании протянул руки вниз, Ае.
– Прошу.
Руки Радецкого были большие и сильные, а палуба баркаса – тёмно-синей, цвета надписи на борту, и усеянной мелкими нарисованными звёздами.
Ая отпустила поднявшие её руки и посмотрела туда, где остался Бенжи. Под деревом больше никого не было: андроид спустился к самой воде и, сидя на корточках, гладил толкающихся перед ним птенцов малых магеллановых пингвинов.
– Тебе с ними не интересно?
– Дело не в этом, – заговорщицки прошептал Радецкий Ае на ухо. – Понятно, почему интересно мне, не понятно, почему интересно им.
– Ты вовсе не Маугли, – сказала она. – Ты вовсе не мальчик в волчьей стае, ты – волчонок в стае человечьей. Не стоит понимать эту шутку буквально, но и понимать эту стаю, наверное, тоже не стоит. Просто будь.
Радецкий поднял голову, глядя на то, как высоко вверху величаво плывут тонкие перистые облака.
– Бенжи! – крикнула Ая.
Езжайте, махнул рукой Бенжи. Покрытые серым пухом пингвиньи дети отхлынули на этот взмах и снова колыхнулись обратно, а малыши-морфы, смеясь, подхватили баркас с кильблоков и легко понесли его в сторону океана.
***
Вернулась Ая с закатом, притихшая и задумчивая. Вечер прошёл тихо, а ночь снова была ветреной и холодной. Где-то совсем близко рокотал в темноте океан.
– Ты знаешь, твой Радецкий перестал казаться мне странным, – сказал Бенжи. – Более того, он мне нравится.
– И мне нравится, – вздохнула Ая. – И мне это совсем не нравится.
– Почему? – удивился андроид.
– Потому что это предполагает делить неделимое.
– Хм… Всё, что делится, делится. И, собственно, делится даже то, что не должно бы. Вот как вот это, например.
Он покрутил перед Аиным носом никак не желающей собираться в одно целое сломанной усатой антенной связи с материковыми сетевыми станциями.
– Оно не делится, оно ломается, – снова вздохнула Ая.
– Я не очень понимаю, что именно во мне ты боишься сломать.
– Я…
– Так, чтобы не починить?
– Я…
– Слушай,
***
Той же ночью Ае приснился сон. Сон был странным и страшным одновременно. В нём Революция, освещённый косыми солнечными лучами, сидел у серой каменной стены, скрестив ноги, а перед ним, прямо на траве, грудой запчастей громоздился Бенжи. Глаза у Революции были голубые, бездонные, как небо, и такие же, как небо, пустые. И весь он был похож на хирурга, сошедшего с ума прямо во время операции.
Ая открыла было рот, чтобы закричать, но крика почему-то не вышло, вышел какой-то сдавленный, еле слышный сип:
– Кто ты?
– Я с незнакомыми не знакомлюсь, – холодно сказал Революция, ковыряясь руками в лежащей перед ним груде. – Что надо?
Но немота держала её за горло, как внезапный приступ астмы.
Иди сюда, поманил он её пальцем, наклонись, а когда она наклонилась, выдохнул ей прямо в лицо и не улыбнулся – оскалился:
– Не нужно ничего драматизировать, милая.
Отдай, думала она, отдай мне его, и растерянно кривилась, собираясь то ли заплакать, то ли вцепиться в это непроницаемое небритое лицо, а руки Революции тем временем проворно сновали туда-сюда, собирая разобранное.
Он что-то сдвинул, что-то нажал, и лежащий перед ним Бенжи дёрнулся и вздохнул – глубоко, по-человечески.
– Какая же ты у меня дурочка, – почти ласково сказал Революция, поломанной куклой подталкивая к ней андроида. – Забирай свой багаж.
***
Солнце заливало через окно изголовье кровати и мешало спать. Ая открыла глаза и увидела, что Бенжи, живой и невредимый, сидит у окна, – точно так же, как сидел у окна когда-то в Орли, вглядываясь в происходящее снаружи настоящее. А настоящее приторно пахло мидиями и вереском.
– Бенжи! – позвала она.
Ответить андроид не успел.
– Эй! – раздалось на улице. – Карета подана!
– Там, внизу, снова Радецкий, и он снова привёл к нашему берегу «Революцию», – улыбаясь во весь рот, заявил Бенжи.
– Заговор, – констатировала она.
***
– У меня будет к Вам просьба, – поклонился у крыльца Радецкий, подмигивая Бенжи и галантно подавая ей руку. – Что бы ни случилось, философски относиться к происходящему.
– Да я…
– Тссс! – и он приложил палец к губам. – Тише, тише.
***
Волна, на которой колыхалась против ветра «Революция», была достаточно большой.
– Давай поворот! – крикнул Революция, уваливая нос судна под ветер и уклоняясь от брызг. – До сих пор мне так и представляется, что все мы – все, кто одновременно живёт на Земле – словно пассажиры разных космических кораблей. У каждого свой корабль – своя крепость и одновременно своя тюрьма, в которой есть возможность связи, но нет возможности дотронуться до чужой руки. Давай, давай поворот!