Седьмое небо
Шрифт:
— А он кусается? — спросил Дэнни.
— Бог ты мой, он ведь еще щенок. У него молочные зубы.
Эйс зашвырнул теннисный мячик на заснеженную лужайку перед домом Вайнманов, и Руди бросился за ним.
— Угу, — с опаской сказал Дэнни, глядя, как четвероногий друг мчится обратно к ним. — Молочные клыки.
— Брось, — приказал Эйс, и щенок положил мячик у его ног.
— Он тебя понимает, — изумился Дэнни. — Клянусь богом!
Эйс опустился на корточки.
— Голос! — приказал он щенку и тайком, чтобы не видел Дэнни, сделал знак пальцами.
Руди послушно гавкнул, как
Дэнни Шапиро свернул с дорожки на улицу.
— Странный он у тебя.
Эйс все еще смотрел на Руди, свесив язык, пес не сводил с него немигающих глаз.
— Хороший мальчик, — похвалил его Эйс.
Руди вытянул шею и обнюхал хозяйскую ладонь, потом медленно лизнул ее. Эйс потрепал щенка по загривку, поднялся и зашагал по Кедровой улице. Когда он проходил мимо дома Дерджинов, то вдруг понял, что Дэнни рядом с ним нет.
— В чем дело? — окликнул его Эйс.
Дэнни пожал плечами. Эйс вернулся к нему, щенок потрусил следом.
— Я не хочу, чтобы этот пес ошивался вокруг моей сестры, — сказал Дэнни.
— А что так?
— По правде говоря, я не уверен, что хочу, чтобы ты ошивался вокруг нее.
— Ты серьезно? — опешил Эйс.
— Ей всего шестнадцать. И она моя сестра.
— И что?
— А то, что она все время спрашивает меня о тебе. Я знаю, что происходит. А тебе вообще нельзя к нам ходить из-за «кадиллака».
— Я вашего «кадиллака» в глаза не видел. И вообще, он купил себе новый.
— Ну да, конечно.
— Ну да, конечно, а может, ты скотина?
— Может, и скотина, — задумчиво ответил Дэнни.
Ни слова не говоря, Эйс развернулся и вместе со щенком зашагал к дому.
Дэнни остался стоять и принялся бросать снежки в тополь, росший перед домом. У него был неплохой бросок, но в подающие он не годился, зато отбить мог почти любой мяч. Многие годы он тренировался с Эйсом, тот не умел отбивать, но у него был дар обучать этому других, к тому же он соглашался часами торчать на пустой спортплощадке, даже при температуре тридцать пять градусов в тени. Он единственный не отказывался подавать мячи на биту Дэнни до темноты или до тех пор, пока за кем-нибудь из них не приходила мать.
Просто они перестали быть друзьями, вот и все. Дэнни не знал, что так бывает, однако же это произошло. Наверное, с ним что-то не так, ему бы думать о девчонках и о поступлении в Корнелльский или Колумбийский университет, куда он подал заявления. Ему бы готовиться к выпускному вечеру, который должен состояться в июне, и переживать из-за того, что его лучший друг ушел от него, не сказав ни слова. Однако же все это его не беспокоило. Он думал о бейсболе, об июльских деньках и о том, как отдается в ладонях удар биты, когда отбиваешь крученый мяч.
Когда ему надоело бросать снежки, не оставалось ничего иного, как пойти домой. Вошел он через боковую дверь, чтобы не нанести снега на ковер в гостиной, поцеловал мать и сказал ей, что рулет, который она недавно поставила в духовку, пахнет божественно. Она даже не спросила, как дела в школе и много ли уроков задано, дела у него всегда шли отлично, а с уроками он справлялся без напоминаний. На него можно было положиться, и все это знали. Как первому ученику класса, ему доверили произнести
Ему никогда не пришло бы в голову попробовать покурить ее, и он так и продолжал бы послушно кормить ею хомячков, если бы не подслушал случайно разговор двух студентов-дипломников. Они просто шутили: дескать, многие люди продали бы душу, лишь бы покурить то, что достается хомячкам на халяву. Дэнни стащил у одного из них сигарету и, закрывшись в туалете, мял ее в пальцах до тех пор, пока не вылущил весь табак. Перед уходом он набил бумажную гильзу марихуаной и выкурил ее на углу, пока ждал автобус. С тех пор он никогда больше не переводил марихуану на хомячков.
Поздоровавшись с матерью и повесив куртку, Дэнни захватил с кухни пакет шоколадного печенья и отправился к себе в комнату. Он был совершенно уверен, что никто на Кедровой улице понятия не имеет о том, что такое марихуана, однако все-таки приоткрыл окно на тот случай, если мать неожиданно заглянет к нему в комнату, она решит, что он курит сигареты, и расстроится.
Растянувшись на кровати, Дэнни закурил и принялся думать о бейсболе. Голова работала четко и ясно. Он прислушался: мать на кухне гремела посудой, готовя ужин, к которому отец, как всегда, опоздает, в ванной журчала вода — сестра мыла голову. Люди воображают, будто знают других, но что они знают на самом деле, подумалось Дэнни. Он затушил окурок и положил его в пепельницу, которую прятал в шкафу, потом включил радиочасы и уставился на помаргивающий индикатор. У него больше не было ничего общего с окружающими, и он не понимал почему. Он любил Эйса, но едва стоило Эйсу заговорить, как хотелось немедленно съездить ему по морде.
От музыки разболелась голова. Дэнни выключил радио и принялся слушать шум машин на шоссе. Его бесило от мысли, что все они проезжают мимо, и все же он не в силах был прекратить прислушиваться. Он засыпал под этот шум и просыпался под него, и подозревал, что, если не будет осторожен, под него и сойдет с ума.
Заставив себя встать с постели и переодеться в чистую рубашку, он отправился в ванную — умыться перед ужином. Там все еще торчала Рикки, с полиэтиленовым пакетом на голове, она сидела на краю ванны и читала журнал.
— Фу, — скривился Дэнни.
— Ты что-то имеешь против? — надменно осведомилась она. — Я делаю маску для волос.
Дэнни ничего не ответил и, подойдя к раковине, стал мыть руки и лицо. Вода жалила его, как будто в каждой капле скрывалось по пчеле.
— Ты не замечаешь ничего странного? — спросил Дэнни и потянулся за полотенцем.
— Что, например? — вскинула брови сестра.
Дэнни закрыл дверь ванной и присел на столешницу.
— Например, что папы никогда не бывает дома.