Седьмой ключ
Шрифт:
— Креститесь… молитесь за него…
Алеша стоял между женской группой и мужчинами, держащими Сережу. Он шагнул вперед. И сразу опрокинулся навзничь, отброшенный ударом каблука — одержимый дергал ногами, стучал по каменному полу, мотал головой. Пена ручейком стекала с его перекошенных губ.
— Держите его, крепко держите! Нужно, чтоб сам! Давайте помолимся.
Отец Валентин скрылся в алтаре и вышел, неся чашу со святой водой и евхаристическое копие. Ровно и мерно взмахивал он копием, поминутно окуная его в святую воду, и струйки ручьями стекали со лба несчастного. После священник окадил его ладаном и снова начал петь слова молитвы.
Медленно, стараясь двигаться незаметно, она отделилась от замершей группки и неслышно подошла вплотную к Сереже. Видно было — он совсем обессилел. Новый чудовищный звук разорвал тишину.
— Не-нет! Н-не-е-ет!
Это было как предсмертный стон. Но звук! Сказать, что от него волосы встали дыбом — ничего не сказать. Тело цепенело при этих звуках, человека охватывало неодолимое желание спать…
— Н-не хочу-у!
— Господи, помоги ему! — взмолилась Вера и коснулась пальцами креста. Мужчины, державшие одержимого, глазами делали ей знаки: мол, куда — опасно! Но она не обращала на них внимания. Ощущая пальцами гладкую прохладную поверхность дерева, она наклонилась к самому лицу измученного человека.
— Сереженька! Я здесь… Поцелуй меня…
Ее лицо было напротив основания креста. Мутный взгляд несчастного стал осмысленным. Он на какой-то миг перестал биться и… увидел Веру. Она улыбалась ему. И пальцем указывала на свои губы.
— Ну… Поцелуй же… Ты боишься меня?
Он начал подаваться вперед — к ней навстречу. И в тот самый миг, когда его посиневшие губы готовы были коснуться ее, она скользнула вбок, отстранилась — и Сережины губы коснулись креста!
Вопль, который вырвался в этот миг, был непереносим, непередаваем. Он исходил не из легких, не изо рта — вопило нутро, утроба, все существо, которое разом как-то сникло, сломалось. Он резко перегнулся пополам, точно получил удар под дых. Упал… Казалось, у изножия креста валялась груда тряпья.
— Хорошо. Теперь, Сережа, ты должен поцеловать сам. Ну же, немного осталось, потерпи! — склонился над ним отец Валентин.
Полуживой человек приподнялся на руках — ноги не держали. Взглянул на священника, как будто впервые видел. Детское недоумение выражалось теперь на его лице. И вдруг из глаз хлынули слезы. Губы скривились, но уже не гримасой, не судорогой, а выражением горькой обиды — обиды на самого себя. Это был стыд! И освобождение…
Стоя на коленях — худой, измученный — он целовал крест. Жадно, покаянно, с невыразимым облегчением. Он ничего не видел вокруг, не помнил, не замечал…
А стоящие у него за спиной вдруг обмерли. На противоположной стене храма возникла тень. Громадная — под потолок! Она двигалась согнувшись, двигалась по стене, и это немое призрачное движение было самым жутким кошмаром, который им довелось пережить.
Все стояли, не шевелясь, пока черная тень не исчезла. Священник кивнул с облегчением. На лбу его выступила испарина.
— Помолимся во
Он громко запел молитву, потом обошел храм, окропляя святой водой. Сережа сник у подножия креста. Он был без чувств.
Когда обряд закончился, Сергея подняли и посадили на стул у входа. Лицо ему обмыли святой водой. Он медленно приходил в себя. Но сам идти не мог. Юра с Алешей подхватили под руки и повели на воздух — к машине. А храм уже начал наполняться людьми — начиналась праздничная литургия.
Вера с Ксенией подошли поблагодарить батюшку. Он, похоже, и сам был еле живой — напряжение, страх за тех, кто добровольно подверг себя опасности, страх за святыни храма… Он шел на риск!
— Батюшка, как же вы! Ведь вам еще целую службу служить…
— С Божьей помощью, дорогие мои, с Божьей помощью… Не забудьте — сейчас нельзя оставлять его одного. Первое время плохо будет. А через недельку на исповедь приведете. Причастится — и, Бог даст, начнет оживать.
— А нам на исповедь к вам… можно?
— Всенепременно. Славная вы моя! — он с отеческой нежностью взглянул на Веру. — И какая бесстрашная… Не видал еще таких бесстрашных. Ну, с Богом! — он перекрестил их и широким шагом направился к алтарю.
Началась служба.
Они вышли на улицу. День распогодился, выглянуло солнышко, бульвар шелестел, приветствуя редких праздных прохожих. Сереже на воздухе стало легче, он попросил немного его подождать, перебежал на бульвар и сел на скамейку, подставив лицо последним теплым лучам.
Он был один. Никто не решался его тревожить. До радости было еще далеко, но свет… он уже теплился в нем. Это был свет надежды.
Машка не отрывала глаз от отца. Испуг ее еще не прошел — она стояла, пряча похолодевшие пальцы в карманах курточки, ошеломленная, напряженная. Она даже не представляла, что в человеке — где-то в потаенной его глубине — может скрываться такое…
— Это ушло, Машенька. ОНО не вернется! — тронула ее за локоток Вера.
— Да… Но как страшно. Боже, как страшно! — она уткнулась в воротник Вериного плаща.
Та шептала ей что-то на ухо и гладила теплые вызолоченные солнцем волосы.
— Теть Вер, а его оправдают? — она подняла лицо.
В эту минуту Вера не могла ее разуверить.
— Конечно, милая! Обязательно оправдают. Но это не главное ведь. Теперь…
— Да, я понимаю, но все-таки… Как жить, если знаешь, что твой отец… убийца! Но ведь не мог он, не мог убить этих троих — да еще таким диким способом — у него просто силы бы не хватило. Нет, не мог! Чисто физически… Ведь уже проводили следственный эксперимент, сказали — не по зубам! Кишка тонка… что-то в этом роде. И отпечатков его там нет — ни на оружии, ни на чем… Он не стрелял в них, а руками… нет, папочка, я знаю — это не ты! — с силой выговорила она, глядя на бульвар, где застыл на скамейке обессилевший человек.
— Ну что, потихоньку двинемся? — вполголоса спросила Ксения. — Мне пора Илюшку кормить. Елена, поди, с моими двумя замучилась! Надо ее выручать.
— Да, сейчас. Подождем еще минуту. Кажется, он… да, идет!
Сергей резко запрокинул голову, встал. Сунул руки за спину. И быстрым шагом пошел к ним навстречу. Кажется, силы к нему возвращались.
Подойдя, он низко поклонился им всем, стоявшим тесной стайкой у края бульвара.
Женщины сгрудились вкруг него, затормошили — подшучивая, смеясь, стараясь вовлечь его в жизнь, в радость…