Седьмой круг ада

Болгарин Игорь Яковлевич

О тех, кто разгромил его, отбросив остатки белой армии в Крым, генерал Деникин не думал. Анализируя причины неудач, он склонен был искать и находить их в чем угодно, только не в признании силы и умения Красной армии.

Сочиняя в номере феодосийской гостиницы приказ о созыве военного совета, генерал никому «преемственно власть и командование» передавать не собирался, надеясь, что военный совет по-прежнему назовет избранником его. Если это произойдет, он переформирует в Крыму уцелевшие после новороссийской катастрофы войска и вновь поведет их за собой…

Новороссийск!

Это было одно из самых горьких и постыдных воспоминаний в его жизни.

После разгрома под Воронежем, Курском и Касторной, после ожесточенных боев на Украине, Дону и Кубани Красная армия прижала Добровольческую к Черному морю, и Новороссийск стал для белой армии кошмаром. Город, забитый войсками, обозами и беженцами, насквозь продуваемый ледяными ветрами, словно обезумел. С севера неудержимой лавиной надвигалась Первая конная Буденного, с гор наседали партизаны, а отступать некуда – за спиной только море…

Наверное, можно было организовать оборону, хотя бы ради того, чтобы четко вести эвакуацию. Но войска уже не верили даже во временный успех – целые части, во главе с командирами, самовольно бросали позиции, спешили в Новороссийск, чтобы любым способом погрузиться на пароходы и успеть эвакуироваться в Крым. Казаки Донского корпуса расстреляли своих коней прямо в порту и молча, с заплаканными злыми глазами погрузились на транспорт «Орион».

Пароходов не хватало. У трапов цепи марковцев сдерживали огромную обезумевшую толпу. Кто-то прокладывал дорогу к спасению револьвером, кто-то, уже не веря в спасение, стрелялся сам.

Деникин со своим штабом погрузился на крейсер «Алмаз». С капитанского мостика смотрел он на агонию брошенного на произвол судьбы своего воинства. Смотрел, молился и время от времени, словно в забытьи, шептал: «Не простят!.. Не простят!..»

Деникин вернулся к столу.

Все это похоже на страшный сон. Но… Страшен сон, да милостив Бог! Разве война не естественное чередование побед и поражений? Да и не один же он виноват в новороссийской катастрофе!..

Военный совет, говорите? Мысленно выстроив перед глазами генералов, претендующих на его место, он не без удовлетворения подумал: «А ведь трудненько придется вам на совете. Обвинять главкома во всех тяжких несложно, господа. Но вот вам возможность – посмотрите друг на друга и скажите: есть ли среди вас более достойный?» Тонкая усмешка тронула губы Деникина. Он взял ручку и быстро, слово к слову, написал письмо генералу Драгомирову:

«Милостивый государь Абрам Михайлович!

Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и ее историческое значение мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана, и я не в силах более нести ответственность за армию. Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование.

Искренне

уважающий Вас

А. Деникин».

Перечитав написанное, остался доволен. Пусть только военный совет подтвердит, что не виноват он в тех поражениях, которые нанесла ему Красная армия, пусть выразит полное, обновленное доверие своему главнокомандующему, и тогда замолчат те, кто чернит его имя. Клеветников и завистников много, и первый из них – Врангель. Отстраненный от дел и высланный в Константинополь, он и оттуда в своих памфлетах взахлеб ругает действия главкома.

Интригует, по слухам, и Слащов. Жесткий, смелый генерал удержал Крым. Всех спас. Под Перекопом сам водил в контратаку цепи юнкеров Алексеевского училища, расстреливал отступающих солдат, вынес смертные приговоры десятку боевых офицеров, но Крым отстоял. Умница, но тоже рвется к власти.

Деникин вызвал адъютанта, приказал срочно отправить в Севастополь приказ и письмо. Разминая затекшие ноги, подошел к окну. Над бухтой повисли низкие, штормовые тучи. По стеклу стучали тяжелые капли дождя.

В Константинополе опальный генерал Врангель пребывал в состоянии уныния. Ничего из того, что могло изменить его судьбу, не происходило. Он уже готов был отчаяться и смириться с мыслью, что затяжная борьба с Деникиным за власть проиграна, когда ему передали просьбу французского верховного комиссара де Робека незамедлительно прибыть на дредноут «Аякс». Формулировка просьбы напоминала военный приказ – «незамедлительно»! – но в его положении считаться с такими мелочами не приходилось.

Грозный линкор, одетый в мощную броню, задумчиво глядел на Константинополь зевами десяти трехсотпятимиллиметровых башенных орудий главного калибра. «Александр Михайлович» стоял неподалеку у причальной стенки и, похоже, даже уютно себя чувствовал под сенью французских пушек.

Верховный комиссар встретил барона с тем учтивым благодушием, которое вполне уместно в общении знакомых людей одного круга. В просторном и уютном адмиральском салоне дредноута они были вдвоем. Де Робек, улыбаясь, говорил о каких-то пустяках, вспоминал общих знакомых – и все это с такой увлеченностью, будто именно затем он и прибыл сюда из Франции на линкоре, как на прогулочном катере.

Врангель слушал и пытался угадать причину этого бесцеремонного приглашения на «Аякс». Де Робек словно прочитал мысли барона, на полуслове оборвал рассказ о своей необыкновенной коллекции цветов, прищурился и сказал в упор:

– Ваша критика генерала Деникина нам известна, барон.

– «Нам» – это кому? – с вызовом спросил Врангель, хотя прекрасно понимал, от чьего имени ведет разговор де Робек. Это «незамедлительно» все еще раздражало его, он не мог сам себе простить, что не отказался от приглашения и покорно явился на «Аякс». Но не затем же, чтобы вести светский разговор.

– Нам – это «нам», – сказал де Робек и добавил: – Если более определенно, то тем, кто вложил в помощь России немалые капиталы. Честный ответ на честный вопрос.