Седьмой лимузин
Шрифт:
Гривен не видел человеческого кровопролития с тех пор, как участвовал в битве на Сомме, и забыл, как волнует его это зрелище и как взывает к подсознанию. Выскочив из машины, он подбежал к девушке и опустился на колени возле нее.
— Помогите мне. Я знаю больницу тут поблизости.
Истекающего кровью юношу некуда было пристроить в двухместной машине, кроме как на колени к девушке. Доктора, увидев раненого, только пожали плечами. И Гривен успел как следует рассмотреть Люсинду Краус как раз в те минуты, когда врач сообщал ей прискорбную весть. На руке у нее была красная
Его звали Йозеф Курц, объяснила она Гривену, и он не был ее «парнем», он был товарищем в наступающей и неизбежной классовой борьбе. Они встретились в группе комсомольского агитпропа в ходе демонстрации против концерна «И. Г. Фарбен» и с тех пор работали вместе…
Гривен (что впоследствии вошло у него в привычку), игнорируя смысл выслушиваемого, всматривался ей в лицо. Выглядела она юной мадонной, слегка подуставшей от постоянно обращенных к ней мужских взглядов. Даже со всей своей марксистской трескотней она привлекала к себе взгляды и Гривена, и двух молодых докторов, не всегда оставляя таковые без ответа.
— Мне кажется, я еще не поблагодарила вас по-настоящему, — сказала она после того, как врачи удалились. — Я им обоим солгала насчет Йозефа. Он безумно любил меня.
Сиделка повела Люсинду переодеться. Через пару минут Люсинда появилась в больничном халате, полы которого торчали у нее из-под пальто, а перепачканное платье и чулки были уложены в бумажный пакет. Люсинда осматривалась по сторонам, словно впервые осознав, что находится в тошнотворно-зеленом больничном коридоре — и что он никуда не денется после того, как над ней и над ее отважным молодым коммунистом уже опустили занавес. И тут она заплакала, и Гривен, поднявшись с места, подал ей носовой платок.
— Слезами горю не поможешь. Пойдемте, я отвезу вас домой.
Она сказала, что живет в Ганзейском квартале. «Бугатти» помчался по залитым предрассветным свечением жилым районам.
Когда они прибыли на место, она соизволила обратить внимание на его машину.
— Итак, господин Карл Гривен, вы, должно быть, богаты, если можете позволить себе такую игрушку.
— Именно игрушку, к тому же выдавленную из пролетарского тела вместе с потом.
Люсинда шваркнула дверцей и решительно отправилась прочь от машины.
— Не люблю, когда надо мной издеваются.
— Первый признак истинной революционерки. — Он выключил мотор, выбрался из машины. — А почему бы не дать этому берету малость отдохнуть?
Она пребывала в ярости, и у Гривена не было ни малейших сомнений, что эта стычка закончится в постели. «Кто вы такой, чтобы смеяться надо мной?» — стало лейтмотивом ее высказываний по дороге в жилье, стены которого были обклеены троцкистскими плакатами и киноафишами. Одна из афиш рекламировала «Безрадостную улицу» — и Гривен указал Люсинде свою фамилию среди других, набранных мелким шрифтом.
— А, припоминаю, я о вас слышала. — Ее глаза сузились. — Пьеса с этим дурацким Големом.
Он присел на край широкой неубранной кровати.
— Да, и кое-что другое. Главным образом, переработки.
—
— Но она висит у вас на стене.
— Эта афиша принадлежала Йозефу. — Люсинда зажгла лампочку без абажура и принялась в этом безжалостном свете рассматривать свою окровавленную одежду. — Посмотрите на Эйзенштейна, на Довженко. Ваш труд тоже мог бы послужить делу революции.
— Верите или нет, но «Броненосец Потемкин» я видел. Не на всякий фильм напасешься лестниц и мужланов. — Он тщетно ждал от нее улыбки. — А не лучше ли вам присесть?
— Мужчины! — загремев кастрюлями и сковородками, она метнула это слово, как дротик. — Наглые, самоуверенные во всем, от мозгов до самого низу. — Люсинда швырнула свое пальто в сторону Гривена. — Не смотрите на меня с таким изумлением и снисходительностью! Сколько вы собираетесь мне заплатить? — Смахнув слезы, она задрала больничный халат выше талии. — Вам ведь это нужно, не так ли?
Гривен встал, поискал выключатель, погасил свет.
— Больше всего мне хочется, дорогая, чтобы вы наконец замолчали.
Соитие началось со взаимного раздражения; Люсинда безучастно лежала на спине, принимая ласки Гривена с такой миной, с какой банковский служащий выдает вам деньги с вклада, причем, по вашему желанию, мелкими купюрами. Гривен меж тем успел заметить у нее на стене литографии Георга Гросса, с которых порочно подмигивали размалеванные проститутки.
— Люсинда, дорогая моя, — кротко сказал он. — Это всего лишь еще одна роль, которую вам вздумалось сыграть.
Застыв, она раскрыла глаза и разгневанно посмотрела на него. Потом, сообразив, в какой ситуации находится, отчаянно рассмеялась. И предалась ему по-настоящему. К середине утра она лежала, кроткая и вроде бы довольная, рядом с ним.
— Эта мысль пришла в голову Йозефу, — прошептала она словно через зарешеченное окошко на исповеди. — Мы встретились в университете и решили превратить эту комнату в штаб-квартиру местной ячейки. Йозеф был великолепен, но мы постоянно сидели без денег, а когда его вышвырнули с работы в школе, их и вовсе не стало. И вот он заговорил об эксплуатации одного класса другим и о том, как мы можем побить буржуазию ее же собственным оружием. Он подцеплял на улице маленьких жирных банкиров и лавочников, а я избавляла их здесь от прибавочной стоимости. — Люсинда положила голову на грудь Гривену, опустила глаза. — Можешь ничего не говорить, я сама все понимаю. Он был котом, а я… ну ладно, нам нужно было что-то есть.
Она сделала паузу, ожидая какой-либо реакции от Гривена. Но он промолчал.
— Ну что, Карл? Ты шокирован? Скажи, что шокирован!
— Мне кажется, тебе пора отправить эту комнатку и все, что в ней находится, на помойку. И покончить с прошлым. — Он поднял руки, сложил в трубочки, наставил на нее воображаемым биноклем. — Положись на то, что у тебя есть.
Люсинда в недоумении посмотрела на него, затем покачала головой.
— Не говори загадками, Карл!